– Дамы! Вставайте, пожалуйста. Их уже привезли, ваше присутствие необходимо.

Услышав шорох и приглушенные голоса, она круто развернулась, бессознательно подражая военной выправке, и решительно пошла к распахнутым двухстворчатым дверям своего отделения. На створке двери на одном гвозде сиротливо висела перекошенная медная табличка с выгравированной надписью: «Бальный зал».

В палате стояло сорок коек и печь с плитой в центре, куда Боб Пип сейчас подбрасывал щепки для растопки, пока другой медбрат зажигал газовые лампы. Вирджилия быстро прошла по проходу между койками, поглядывая направо и налево, поправляя, где надо, одеяла или сами кровати. Эксперимент мисс Дикс по найму женщин оказался неожиданно удачным, потому что изначальный замысел оставлять служить медбратьями поправлявшихся солдат имел два недостатка: во-первых, выздоравливающие мужчины быстро уставали, а во-вторых, они не могли легко и естественно дать измученным в боях воинам то, в чем те нуждались не меньше, чем в медицинском уходе, а именно мягкость, чуткость и доброту. На то, чтобы терпеливо выслушивать солдат, держа их за руку, Вирджилия тратила не меньше времени, чем на смену повязок или помощь хирургам.

Когда она закончила обход, пришла ее помощница. Это была крепкая простая женщина лет тридцати, с приятным лицом и густыми каштановыми волосами, заплетенными в косу и спрятанными под сетку. Она рассказывала Вирджилии, что хочет стать писательницей и даже уже опубликовала несколько рассказов и стихотворений, но патриотический пыл заставил ее поступить на медицинскую службу.

– Доброе утро, мисс Олкотт. Прошу вас, идемте со мной, поможете доставить сюда раненых.

– Конечно, мисс Хазард.

Вирджилия властным жестом позвала других, крикнув:

– Боб, Ллойд, Кейси… в холл, пожалуйста! – И решительно зашагала впереди.

На лице Луизы Олкотт отразилось раздражение. Холл отеля еще не был виден, а до них уже долетели знакомые запахи, от которых сама Вирджилия едва не заболела, когда почувствовала их впервые.

Она очень надеялась, что мисс Олкотт все-таки задержится здесь; что-то подсказывало ей, что из этой женщины может получиться прекрасная сиделка. Луиза родилась в знаменитой семье. Ее отец Бронсон Олкотт, писатель и педагог, стал одним из основателей так называемой философской школы в Конкорде, где собирались довольно известные люди, исповедующие, как и он, идеи трансцендентализма. Однако здесь ее происхождение едва ли могло помочь, и Вирджилия с тревогой наблюдала, как исказилось лицо мисс Олкотт, когда их бригада первого отделения вошла в холл.

Подходили и другие такие же бригады из остальных отделений, чтобы забрать своих подопечных, а те уже были здесь. Кто-то ковылял сам, кто-то – на костылях, кого-то несли на носилках. Это были молодые храбрые парни из Фредериксберга, в пропитанных кровью бинтах и почти неразличимых от грязи мундирах.

Услышав, как рядом охнула Луиза Олкотт, Вирджилия быстро сказала:

– Впредь берите с собой носовой платок, пропитанный нашатырным спиртом или одеколоном, по вашему предпочтению. Скоро вы обнаружите, что он вам не нужен.

– Вы хотите сказать, что смогли привыкнуть к…

Но Вирджилия уже была рядом с теми, кто держал носилки, и указывала им дорогу:

– Сорок человек несите вон туда, в бальный зал.

С болью в сердце она смотрела на них. Вот совсем еще мальчик, с забинтованным обрубком вместо правой руки. Вот раненный в ногу мужчина примерно ее лет опирается на костыль, глядя перед собой остановившимся взглядом. Солдат на носилках, с залитым слезами грязным лицом, мечется как в бреду, повторяя: «Мама… мама…» Она взяла его за руку и пошла рядом с носилками. Он утих; морщины страдания на лице слегка разгладились. Вирджилия держала его за руку до самого входа в бальный зал.

Мыло и дезинфицирующие средства, которыми накануне было буквально залито все вокруг, теперь мало помогали. Очень скоро в палате распространилась вонь от грязи, гнойных ран, испражнений и рвоты. И как всегда, эта вонь оказала на Вирджилию странное воздействие. Вместо отвращения она только обострила в ней чувство собственной необходимости и уверенность в том, что их борьба может и должна окончиться одним-единственным образом: когда Юг будет втоптан в грязь, по меткому выражению конгрессмена Стивенса.

Расторопный Боб Пип уже подносил полотенца, губки, куски темного мыла. Какой-то негр принес котелок и подливал в ванны горячую воду. Возчики санитарных подвод помогали своим раненым добраться до коек и сразу уходили. Заметив, как один из них бросил на нее сальный взгляд, Вирджилия изобразила раздражение и отвернулась. Мужчины теперь часто обращали на нее внимание, хотя привлекала их вовсе не ее красота, а размер ее груди. Она ничего не имела против – раньше ее вообще никто не замечал.

– Это что за место-то, мать вашу? – прозвучал гулкий голос с ирландским акцентом.

За печкой, уже излучавшей тепло, Вирджилия увидела рыжеволосого и рыжебородого детину лет двадцати с лишним, который метался на своей койке.

– На Эри в Пенсильвании что-то не похоже, да и на родину мою тоже…

Пип объяснил солдату, что он находится в отеле «Юнион», отданном под госпиталь. Парень попытался подняться с койки, Пип удержал его. Ирландец выругался и повторил попытку. Вот с него и начнем, подумала Вирджилия. В палате все внимательно наблюдали за ними, поэтому необходимо было раз и навсегда установить свой авторитет. Она быстро подошла к кровати ирландца: