– Маменька!
– сердито шептала ей Анастасия, обрывая её каждый раз, при этом ободряюще мне улыбалась. Я почувствовала настоящую симпатию к девушке, чувствуя, что соперницами мы не являемся и, кажется, подружимся.

Звучали тосты, поздравления, пожелания. И, наконец, кем-то был задан сакраментальный вопрос: “А когда же свадьба?”

Михаил поднялся, немного волнуясь. Поднял бокал, посмотрел на меня, затем обвёл глазами всех присутствующих.

– Позвольте поблагодарить вас всех, что пришли поздравить нас с мадемуазель Вивьер. Мы очень рады видеть вас на нашей помолвке. А свадьба...Дело в том, что подготовка требует времени, а в Петербурге нас ждут дела…- он запнулся. Я поняла, что ему очень больно расстраивать мать. Конечно, она хотела, чтобы сын женился здесь, в родном имении.

Я взглянула на Наталью Александровну - её взгляд был тревожно устремлён на сына. И я не выдержала. Быстро поднявшись, я продолжила:

– И поэтому мы решили обвенчаться здесь в ближайшие дни.

Раздались выкрики радости и аплодисменты. Наталья Александровна смотрела на нас, вытирая слёзы - она боялась услышать другое. Я перевела дыхание, чувствуя, что всё сделала правильно. Михаил поцеловал мне руку, обнял и прошептал:

– Благодарю тебя.

Неприятности начались ровно на следующий день, когда Михаил отправился утром в церковь, договариваться об оглашении. Никто из нас даже не подумал, просто не вспомнил, что принадлежим мы к разным конфессиям. Из церкви Михаил вернулся мрачноватый и задумчивый. Я сама, отправив горничную, налила ему чай и подвинула ближе вазу с выпечкой — мы сидели в малой столовой зале.

С большим трудом смогла добиться от него объяснения, сперва он бурчал что-то невразумительное и отговаривался всякой ерундой вроде больной головы, дел и прочего. Наконец начал объяснять:

— Понимаешь, Мадлен... Отец Паисий... он настаивает на твоем переходе из католичества в лоно православия. Я хотел бы, но не смею настаивать...

Он смотрел на меня так, как виноватый пес смотрит на хозяина, готовый принять любое наказание, но не переставать любить. Этот просящий взгляд так не шел ему, так портил мне настроение. Тем более, что сильно религиозной я никогда не была!

Безусловно, Бог — есть! Спорить с этим глупо. Только думаю, что Бог — это некая часть нашей души, некая наша составляющая, а вовсе не Будда, Христос или Магомед. У многих эта часть просто спит. Вряд ли всевышний так пристально наблюдает за тем, кто и каким образом возносит ему молитву. Ему безразличны как наши языки, так и глупые различия и спорные догмы разных религий.

По сути, любая религия сводится к тому, что устанавливает некие моральные нормы, запрещая их переступать. Ну вот все эти "Не убий", "Не укради" и прочее. А уж золото в храмах Всевышнему и даром не нужно. Это, как раз, грехи человеческие. Думаю, что и сами храмы Всевышнему не нужны.

Для нас, для человечества в целом, храмы, мечети и синагоги сродни костылям для калеки. Они нужны, чтобы человеку было куда прийти и получить совет, очистить душу, а вовсе не для того, чтобы поразить его воображение баснословным богатством убранства. Так какая разница, сколько золота и драгоценностей навешано на эти костыли?! Храм может быть и просто деревянным или саманным. Главное в нем — не золото.

Когда нибудь, через неисчислимые сотни лет, человечество отбросит эти костыли за ненадобностью. Когда в чистой душе каждого пробудится частица Бога. Мне даже вспомнились случайные строчки из интернета:

Мысль моя крамольная, быть может:

Не следит Всевышний с высоты.

В каждом есть частица божьей сути.

Бог не кто-то, бог конкретно — ты.

Пока я обдумывала все это, машинально отпивая чай из красивой фарфоровой чашки, взгляд Михаила совсем погас. Он принял мои размышления за неуверенность, за нежелание сменить веру. Опустил глаза в стол, и сказал страшное:

— Я прикажу его выпороть.

Эта фраза вырвала меня из раздумий.

— Выпороть?! Кого выпороть?!

— Отца Паисия — глаз он от скатерти так и не оторвал.

— За что, Михаил?! Как это возможно, священника — выпороть?!

Мне казалось, что он сошел с ума, говоря эту несуразицу! Правда оказалась даже грязнее и страшнее, чем я думала. Не поднимая глаз, Михаил проговорил:

— Я его хозяин и он обязан мне подчиняться!

Я охнула и закрыла рот рукой — до меня, бестолковой романтичной дурищи наконец-то дошло! Этот священник, как его там... Ну, отец Паисий — он крепостной! Раб, бессловесный и бесправный раб! Так же, как и большая часть людей вокруг...

Слезу потекли у меня из глаз непроизвольно — слишком шокирующим было это осознание. Михаил кинулся ко мне, сел прямо на пол и заглядывая мне в лицо, целуя руки, бессвязно уговаривал:

— Мадлен, милая... Мадлен, прошу тебя... Прошу, не плачь... Мы обязательно обвенчаемся, я не откажусь от тебя ни за что! Не плачь, солнце моё...

Я резко вытерла глаза прямо рукавом, не заботясь о приличных манерах и, глотнув чаю, чтобы сбить комок в горле сказала:

— Не смей! Он не преступник и не злодей, он живой человек! Михаил, ка к ты мог об этом подумать?! Пороть человека — за что?! За то, что он защищает свою веру?!