— Я такой-то такой-то, — произнёс ДЖЕДО, — впервые пересекая орбиту планеты Марс, торжественно клянусь оставаться верным сыном Земли, Марса, а также всей Солнечной системы. Всегда помнить, что я землянин, марсианин и человек. Гордо и честно нести это звание по всей обитаемой и необитаемой вселенной.

— Ух, — сказал наш командир. — Хорошая клятва.

— Пробирает, — сказал Юджин.

— ДЖЕДО, — спросил я. — Найдётся на «Горном эхе» что-то вроде меча?

— Могу принести кусок углеритовой полосы от внешней обшивки космокатера. Она с продольными вставками из высококачественной стали и чем-то напоминает.

— Тащи.

Вот так мы придумали и утвердили новую традицию, став марсианами. Всем понравилось. А кусок углеритовой полосы, заменившей нам меч, я попросил ДЖЕДО спрятать в нарочитом месте. Для будущих церемноний посвящения в марсиане. Мало ли что.

Восемь минут.

Столько времени шёл радиосигнал до Земли, когда мы связались с ней в последний раз. И столько же обратно.

Это означало, что «Горное эхо» удалился от Земли на сто сорок четыре миллиона километров. Впрочем, мы и так это знали, а впереди нас ожидало и вовсе неизмеримое человеческим воображением расстояние длиной в двести тридцать девять световых лет.

Восемь минут и двести тридцать девять лет. Почувствуйте разницу. А лучше не надо — просто примите всё, как есть. Благо, что и чувствовать ничего не придётся. Вы просто заснёте и проснётесь, а расстояние уже будет преодолено. Таково волшебное свойство нуль-пространства и анабиозных камер. Хотя я бы предпочёл обойтись без них. Но пока — только так.

На сеансе связи меня ждал сюрприз.

— Серёжа, тут с нами ещё Таня, — сказала мама. — Таня Калинина, одноклассница твоя. — Она тоже хочет тебе что-то сказать.

Почему-то я часто вспоминал Таньку во время полёта — это помогало терпеть двойную тяжесть и вообще как-то вдохновляло, что ли. Справедливости ради нужно сказать, что вспоминал я и Кристину, и Наташу и даже воздушную гимнастку американку Венди. Но Таньку чаще.

И — надо же! — вот и она.

— Здравствуй, Серёжа, — услышал я знакомый голос. — Я коротко. Просто знай, что я тоже тебя жду. Очень-очень. Возвращайся, пожалуйста.

— Спасибо, Тань, — сказал я. — Мне…мне это нужно, правда. Знать, что ты меня ждёшь. Можно особую просьбу, раз уж такоедело? Прочти что-нибудь. На удачу.

Потянулись долгие минуты.

— Хорошо, — донеслось из динамиков, когда радиосигналы преодолели сто сорок четыре миллиона километров туда и уже немного больше обратно. — Из последнего. Называется «Когда уйдёшь»

Когда уйдёшь, останутся следы.

Их слижет ветер языком шершавым.

Примятые поднимутся цветы.

Зашелестят встревоженные травы.

Наступит день. Его сожжёт закат,

И искры звёзд рассыпятся до края.

И зашумит ветвями старый сад,

И серебро на листьях заиграет.

А на заре, не чувствуя вины,

Сверкнут луга огнями зверобоя…

И только сны останутся верны

И улетят с ветрами за тобою [1]

— Счастливый ты человек, Серёга, — вздохнул Сернан, когда сеанс связи закончился. — Мне таких стихов не пишут.

— Разве в Америке нет юных талантливых поэтесс? — спросил я.

— Наверное, есть. Но я уже для них слишком старый. И вообще женат.

— Да ладно, — усмехнулся Быковский. — Когда это останавливало поэтесс?

Я рассмеялся и сказал:

— Вот видишь, Юджин, ты женат и у тебя прекрасная дочь Трейси. А у меня только одно стихотворение, пусть и хорошее. Так кто из нас больше счастлив?

Мы легли в анабиозные камеры двадцать четвёртого февраля тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года.

— Готовы? — спросил ДЖЕДО.

— Готов, — ответил Быковский.

— I’m ready, — сказал Сернан.

— Готов, — произнёс я.

— Обратный отсчёт, — сказал ДЖЕДО. — Десять секунд. Девять, восемь, семь… четыре… две, одна, ноль.

Сознание медленно погасло, и наступила тьма.

Кемрару Гели в анабиозе сны не снились.

Серёжа Ермолов их видел.

Снилась Кушка. Дом офицеров, Полтавские ворота, родное неровное футбольное поле стадиона, Крест над городом, словно осеняющий его в вечном благословении.

Почему-то он гулял по знакомым улицам с Таней Калининой, показывал и рассказывал, а она смеялась и говорила, что сама кушкинка, родилась здесь, и может ему рассказать о Кушке такое, о чём он и понятия не имеет.