Вот, например, знал он, что до революции, году, эдак, в тысяча девятьсот восьмом, стадиона ещё не было? Но футбольное поле уже было, только располагалось оно за вокзалом и за железнодорожными путями, ближе к речке.

Креста, к слову, тоже тогда не было, его начали сооружать в тысяча девятьсот десятом, а закончили в декабре девятьсот тринадцатого.

— Ты не кушкинка, ты москвичка! — протестовал он. — Ты не можешь этого знать!

— Кушкинка, кушкинка, — дразнилась она и показывала розовый девичий язык.

— Твоя мама в московской библиотеке работает, а не в кушкинской! — возражал он. — Я знаю кушкинскую библиотекаршу, её Таисия Игнатьевна зовут и она не твоя мама?

— Ну и что? — смеялась она. — Зато в московской библиотеке такие архивы, которых в кушкинской нет. Если в эти архивы залезть, можно много чего интересного найти…

Я открыл глаза.

Было прохладно и влажно.

Горел неяркий свет.

Надо мной матово поблёскивала крышка анабиозной камеры с прозрачным окошком-иллюминатором, расположенным точно напротив лица. За окошком угадывался ребристый потолок анабиозного отсека.

Включились фены. Потоки горячего воздуха быстро высушили тело.

Я поднял руку и нажал оранжевую клавишу сбоку.

Кемрар Гели никогда не ждал, когда крышка камеры откроется автоматически, всегда жал на клавишу сам. Не стал ждать и я.

С едва слышным жужжанием крышка откинулась.

— С возвращением, Серёжа, — раздался голос ДЖЕДО.

— Привет, — сказал я и сел. — Доложи обстановку.

— Корабль в полном порядке, переход прошёл штатно.

— Проблемы?

— Есть одна. Мы немного промахнулись.

Вот чёрт, подумал я, вылезая из камеры и оглядываясь в поисках одежды.

А, вот же она, на стуле…

Остальные пятнадцать анабиозных камер были закрыты. Включая те две, в которых находились Быковский и Сернан.

— Сначала о состоянии Быковского и Сернана, — приказал я, одеваясь. Одежда была моей, земной, — постиранной и приятно пахнущей свежестью.

— Всё в норме, — сказал ДЖЕДО. — Просто они старше, другой метаболизм, поэтому проснутся чуть позже.

— Когда?

— По моим расчётам минут через десять. Плюс-минус.

Жрать хочется.

Как всегда после анабиоза. Слона бы съел.

Дверь в анабиозный отсек отъехала в сторону. Вошёл ДЖЕДО с неизменным подносом в манипуляторах. На подносе дымилась большая чашка драво (я уловил запах) и стояла тарелка с толстым бутербродом.

На Гараде, как и на Земле, росли злаковые. Соответственно, был и хлеб. По вкусу немного другой, но был.

То же самое можно сказать о молочных продуктах. Если есть крупные рогатые и копытные млекопитающие — значит, будет и молоко. Вместе с творогом, сливочным маслом и другими молочными продуктами.

Таковые млекопитающие имелись, и силгурды, как и люди на Земле, в своё время их благополучно приручили и начали разводить с целью получения еды.

С единственной разницей: для получения мяса гарадцы уже не убивали животных, употребляли синтезированное на молекулярном уровне (тот же вкус, те же свойства, прекрасное мясо).

Но молоко продолжали доить «живое».

Бутерброд был с маслом, намазанный сверху толстым слоем нежного мясного паштета. Как я люблю.

— Как ты любишь, — сказал ДЖЕДО, — ставя поднос на столик рядом со стулом. — Я предположил, что твои вкусы не должны особо отличаться от вкусов Кемрара Гели. А он любил после анабиоза съесть бутерброд с паштетом и запить его чашкой горячего драво.

— Твоё предположение оказалось верным, — сказал я с уже набитым ртом. Быстро прожевал, сделал глоток драво и, прежде чем откусить второй раз, спросил. — Так что там у нас с координатами, сильно промахнулись?

По моим расчётам мы должны были вынырнуть из нуль-пространства между орбитой Цейсана и Гарада, на расстоянии около тридцати миллионов километров от последнего. Это давало хороший выигрыш по времени. Теперь же оказалось, что «Горное эхо» находится с внешней стороны орбиты Цейсана и до Гарада за трое суток никак не долететь.

— Ну-ка, выведи на экран схему нашего местоположения, — приказал я.

Такие экраны располагались по всему кораблю, включая каюты экипажа. На них ДЖЕДО выводил любую требуемую информацию. Имелись ещё и личные коммуникаторы, свободно помещающиеся в кармане и на ладони, но они были настроены каждый на своего владельца. Можно было, наверное, взять один из коммуникаторов погибших, но я этого делать не стал. Личные вещи есть личные вещи. Пусть родные заберут и сами решат, что с ними сделать.