– Ваше предложение понял. Ответа ждите через два часа.

И, не прощаясь, положил трубку.

В ожидании ответа мы втроем еще раз тщательно обсудили обстановку и окончательно пришли к выводу, что предложение об активизации в ближайшем будущем действий 40-й армии является вполне обоснованным. Это подтверждалось уже тем вниманием, с каким отнесся к нему Верховный Главнокомандующий. Однако, какое он примет решение,- этого мы, естественно, не знали. Одно было ясно: сейчас, в эти минуты, предложение всесторонне взвешивается в Ставке, и нужно терпеливо ждать ответа.

Ровно через два часа - звонок из Москвы. Бору трубку;

– У аппарата Москаленко. Слышу тот же голос:

– Говорит Васильев. Вашу инициативу одобряю и поддерживаю. Проведение операции разрешается. Для осуществления операции Ставка усиливает 40-ю армию тремя стрелковыми дивизиями, двумя стрелковыми бригадами, одной артиллерийской дивизией, одной зенитной артиллерийской дивизией, тремя танковыми бригадами, двумя-тремя гвардейскими минометными полками, а позднее получите танковый корпус. Достаточно вам этих сил для успешного проведения операции?

– Выделяемых сил хватит, товарищ Верховный Главнокомандующий,- отвечаю я.Благодарю за усиление армии столь значительным количеством войск. Ваше доверие оправдаем.

– Желаю успеха,- говорит на прощанье Сталин. Кладу трубку и, повернувшись к Крайнюкову и Грушецкому, определяю по их радостно возбужденному виду, что они поняли главное: предложение одобрено Ставкой. Подтверждаю это и сообщаю им все, что услышал от Верховного Главнокомандующего. Добавляю:

– Скоро и 40-я армия от обороны четырьмя ослабленными стрелковыми дивизиями и одной стрелковой бригадой перейдет к активным действиям в усиленном составе.

Новость производит на всех нас большое впечатление. Крайнюков и Грушецкий встречают ее восторженно. И мне становится еще радостнее от мысли, что этот необычайный день так тесно сблизил нас троих.

Ивана Самойловича Грушецкого я знал уже больше месяца, с того дня, когда вступил в командование 40-й армией. С ним я побывал в полосах обороны всех дивизий, так что уже успел высоко оценить и личные качества второго члена Военного совета армии, и его неутомимую деятельность. Теперь ко всему этому мне довелось убедиться, что и он стремился к активным действиям войск нашей армии.

Еще приятнее было видеть, что к активным действиям стремился и первый член Военного совета, Константин Васильевич Крайнюков. Возможно, что это вызывало во мне особое чувство удовлетворения по той причине, что тогда я еще мало знал этого прекрасного человека, настоящего боевого комиссара. Он, как и я, прошел суровый путь тяжелых боев лета и осени 1942 г. Сюда, в 40-ю армию, К. В. Крайнюков прибыл из 9-й, подвергшейся тяжелым испытаниям во время немецко-фашистского наступления на юге.

Отойдя с боями от Изюма на Северном Донце до Моздока, Малгобека и Орджоникидзе на Тереке, она обороняла важнейшее направление на Кавказе. В яростных, кровопролитных схватках армия сдержала натиск захватчиков, стремившихся овладеть нефтяными источниками Грозного и Баку. Вер ухищрения врага разбились о непреодолимую оборону 9-й армии. После всего этого нелегко было Крайнюкову - и в этом также у нас с ним было много общего - привыкать к пассивному участку 40-й армии.

Так военная судьба свела на этом участке трех человек, во многом похожих друг на друга. И я имел все основания радоваться тому, что нам привелось вместе руководить армией, готовить ее к наступательной операции, которую предстояло начать, казалось, в самое ближайшее время.

На деле же это произошло далеко не так скоро. Два важных обстоятельства повлияли на определение сроков проведения наступательной операции, получившей позднее название Острогожско-Россошанской.

Первое из них состояло в том, что эта операция, замысел которой значительно разросся по сравнению с первоначальным моим предложением, вошла в план зимней кампании советских войск в качестве его существенной составной части. А так как этот план осуществлялся в строгой последовательности, то и Острогожско-Россошанской операции было отведено совершенно определенное место и время. Кстати, уже в этом сказалось влияние решительного изменения стратегической обстановки в районе Сталинграда. Вскоре оно привело к коренному перелому в ходе всей войны, к переходу инициативы в руки Советского Союза, к тому, что борьба на советско-германском фронте теперь стала вестись целиком по планам командования Красной Армии.

Второе обстоятельство тоже являлось знамением времени. Вспомним наши прежние наступательные операции, предшествовавшие Сталинградской. Большинство из них осуществлялось в спешном порядке и без всесторонней подготовки. Да и как могло быть иначе в то время, когда противник обладал превосходством в силах и средствах. Он бешено рвался вперед, и нам приходилось наносить ему контрудары, имевшие целью хотя бы сдержать его натиск. В тех же случаях, когда у нас было достаточно времени для подготовки наступления, часто не хватало сил или опыта, а то и того, и другого.

Сталинградская наступательная операция знаменовала собой перелом и в этом отношении. Удары советских войск теперь, во-первых, заранее подготовлялись и, во-вторых, имели решительные цели. Такой была и сама Сталинградская наступательная операция, и последовавшие за ней мощные удары войск Воронежского и Юго-Западного фронтов сначала на Среднем Дону, а затем и в районе Острогожска и Россоши.

Но не будем забегать вперед. Изложенные выше переговоры по ВЧ с Верховным Главнокомандующим происходили 23 ноября. А несколько дней спустя по его поручению на командный пункт 40-й армии прибыл генерал армии Г. К. Жуков. Для меня это было подтверждением того, что Ставка не только заинтересовалась возможностями проведения наступательной операции на нашем участке фронта, но и придавала ей важное значение.