Вода, вода, вода. Кругом одна вода. И эта женщина - одна вода.

Дана-ши-дана. Шиди-риди-дана.

– Узнал, - улыбается она.
– Не догадался ещё, по глазам вижу, но уже понимаешь, кто перед тобой. Молодец. Люблю сообразительных. А то некоторые вот вообще говорят, что меня нет. То ли смеяться, то ли плакать - сама не знаю.

Дана - славянская богиня воды. Я встречал упоминания о ней не раз, когда искал матчасть для своих горгонид. Всё же все местные поверья переплетены так, что черт ногу сломит, но не разберется.

О том, была ли Дана в пантеоне наших предков, ведутся споры, даже опровергалось, мол, ерунда всё это. И я как-то не особо задавался этим вопросом, но теперь… Возможно, не «богиня», но в том, что Дана и вода существуют, у меня даже нет сомнений.

– Дана… - выдыхаю я и сам удивляюсь, что их имена с Яраслановым почти идентичны.

Она кивает, бросает взгляд в сторону памятника корабелам.

– Слушай меня, - произносит отрывисто, не меняя позы.
– Если ты хочешь вернуть его, есть способ. Сегодня, в ночь на Живин день дождешься двенадцати. Возьмешь чашу с водой, поставишь перед зеркалом. Зеркало завесишь тканью. Разрежешь ладонь, кровь должна стечь на ткань, с ткани - в воду. А потом произнесешь…

Видя моё немое оцепенение, Дана улыбается и вкладывает что-то мне в руку.

Я пытаюсь взглянуть, но мне не дают, легонько приподняв подбородок пальцем.

В синеве глаз тонет вся способность размышлять трезво. В них тонет весь мир.

– Ты должен понимать, что вода даст ему жизнь. Судьбы переплетутся. Разойтись в стороны не выйдет. Куда бы ни шёл, все равно будете выходить друг на друга.

Нижняя часть лица словно онемела, я не могу произнести ни слова.

– Потому… подумай, Антон, - серьёзно произносит Дана.
– Хорошо подумай.

Спустя секунду рядом никого нет. Я делаю хриплый вдох. Сердце колотится как ненормальное. Медленно разжимаю руку, чтобы посмотреть, что там.

И в этот миг с неба срывается чудовищный ливень.

Он льет часами. Кажется, совершенно забыл, как остановиться.

Молния разрезает небо, сверкает настолько ярко, что я невольно зажмуриваюсь. И по-хорошему надо бы отойти подальше от распахнутого окна, но в крови бурлит такой азарт, что хочется только сказать: «Кому суждено быть повешенным, того пуля не возьмёт».

Это странно. Это необъяснимо. Но я понимаю, что сегодня пойду до конца. Последний день апреля с первым днем мая разделяет каких-то полчаса. В это время в западных странах отмечают Вальпургиеву ночь, чем черт не шутит. Дана сказала про Живин день. Кое-какая информация нашлась в интернете, но всё равно не столько, сколько бы хотелось.

Да, конечно, со стороны всё, что я буду сейчас делать, покажется глупостью уровня детских страшилок. Но…

Перед глазами до сих пор стоит женское лицо, которое под струями дождя начало стекать вниз, словно разбавленная акварель.

Едкий дым из-под капюшона Дымкевича.

Каменная плоть ожившей горгониды.

Зелёно-голубая волна взгляда через упавшие на лицо пряди, как серебристый ковыль.

Я делаю глубокий вдох и поворачиваю голову к зеркалу. Оно затянуто фиолетовой тканью. Полупрозрачной. Не помню, кто ее принес и как она оказалась в моём доме.

Не помню. Неважно.

Чаша… прозвучало громко. Но я не жрец какого-то модернистского культа, потому просто приставил чеканную пиалу, которую как-то подарили на работе, коллега привез из Турции. Сказал, что приобрел у черноглазого улыбчивого продавца, который обещал много счастья. Не новодел, видно сразу.

Провожу кончиком пальца по краю пиалы, ощущаю маленький скол. В холодной воде тут же появляется отражение моей руки.

Когда человек умирает, завешивают зеркала. Есть те, кто придерживается такой традиции. Помогает ли это тому, кто ушел, не имею понятия. Я слишком атеист, чтобы верить в потустороннее. Я… слишком Создатель, чтобы отрицать то, во что не верил раньше.

Ткань колышется под залетевшим из окна ветерком.

В комнате стоят запах дождя и непроглядная тьма - такая приходит только в те моменты, когда человек готов отодвинуть в сторону рамки, в которые его зажимают с детства.

В зеркала страшно смотреть, когда ты один. Когда ты… ждёшь.

Однажды, когда мне было семь лет, родители ушли к соседям на день рождения, а меня оставили на старших дальних родственниц. Разница у нас была в десять лет. На дворе вовсю мело. Девушкам вздумалось гадать на суженого.

Мне, конечно, как мальчишке, никаких гаданий не полагалось, да и я не преминул сморщить нос и заявить, что это всё ерунда, после чего был выставлен за дверь. Но это не помешало подсматривать в замочную скважину.