— Но хороший еретик, — не обиделся Джованни, язык которого уже начал заплетаться. — Но Господа нашего Иисуса будешь славить неправильно. Когда мы примем новый календарь.

— А сейчас, со старым календарём, и вы, получается, славите неправильно? — насмешливо спросил Истома.

Джованни уставился на него осоловелым взглядом:

— Мы — всегда правильно. Да какая разница!

Он потянулся к бутылке и разлил вино по трём стаканам из обожжённой глины. Они выпили.

— Ты очень хороший еретик, Истома, — повторил Джованни. — Хочешь, я тебе гороскоп составлю?

— Зачем это? — удивился Истома.

— Ну как? Будешь знать, что тебе суждено в жизни сделать. К чему у тебя склонность, а чего следует опасаться.

— А не богохульство ли это? — засомневался Истома. — Пути Господни неисповедимы же.

— Исповедимы — неисповедимы, — скривился Джованни, — вон, при папском дворе у всех вельмож гороскопы. Сам Клавиус им и пишет. Золотом берёт, между прочим, ирод! Значит, можно. Да тут как сказать, Истома, если Господь надоумил нас создать гороскоп и не противится этому, значит, дело это богоугодное. Понял?

Истома хотел ответить, что надо ещё разобраться, кто именно надоумил людей рассчитывать гороскопы — то ли Бог, то ли совсем не Бог, — но решил, что лучше промолчать. Он в ответ улыбнулся в ответ:

— Поглядим, Джованни, поглядим.

Он глянул в окно: там уже было совсем темно. "Там же герцог ждёт, наверное, — спохватился Шевригин, — вот же удружили папские прихвостни — у содомита поселили!" Он встал из-за стола.

— Постой, ты куда? — пьяно спросил Джованни. — У нас ещё бутылка осталась. Очень хорошее вино, между прочим.

— Отстань, — вмешался в беседу Орацио, который не особо налегал на вино и был почти трезв, — видишь, Истоме пора во дворец. Он же гонец, его искать станут.

— Ну, если гонец, — сказал Джованни, косясь на оставшуюся бутылку, — тогда ладно.

— Он очень хороший человек, — сказал Орацио Истоме, кивая в сторону Джованни, — Плутарха читал, Эразмуса Роттердамского, Макиавелли [88] . Много что он читал. Интересно рассказывает. Хотя вина пьёт тоже много. Жалованье своё вмиг пропивает, едва остаётся, чтобы жильё оплатить. Ты заходи к нам. Посидим, вина выпьем, поговорим. С ним интересно бывает. Только вино другое бери, лёгкое.

Истома попрощался со своими новыми знакомыми и вышел во двор. Конь его стоял, нетерпеливо поводя ушами и ударяя правым копытом по булыжникам, которыми был вымощен двор. Из-под подкованных копыт изредка вылетали искры. Шевригин вскочил в седло и неспешной рысью направился во дворец герцога Сорского, где его, несомненно, уже заждались.

Встречу с папой Истоме назначили на двадцать восьмое февраля. С утра он оделся в русское платье, приготовил поминок малый — пару русских соболей, что тащил за собой через всю Европу, и сел — ждать. Немного его смущало, что соболей захвачено так немного, да ничего не попишешь, путь в Рим был кружным, тяжёлым, опасным — вон, даже несмотря на все осторожности, дважды на разбойников попали. Много поминков вести — только утяжелять дорогу, да что они в пути пропадут — очень вероятно.

Вскоре пришёл гонец от папы, и Истома с Паллавичино, севши в карету: на коне гончику великого царя к чужому двору ехать неуместно, — отправились к папе. Когда они уже подъезжали к Ватикану, Истома думал, что Папский дворец поразит его воображение похлеще Дворца дожей, — сердце католического мира, как-никак. Но оказалось, что всё совсем не так. Апостольский дворец выглядел довольно скромно, хотя и превосходил любое каменное строение в Москве. А вот собор Святого Петра — это да! Истома едва не вывернул шею, когда карета проезжала мимо. Но кучер не стал замедлять ход, да и сам Истома понимал, что не об этом сейчас надо думать. Бог даст — разглядит он храм и снаружи, и изнутри.

У входа во дворец их встретил высокий итальянец в красном одеянии, из чего Истома заключил, что перед ним — католический архиепископ, или кардинал.

— Кардинал Комо, — перевёл слова встречающего Паллавичино, — приветствует гонца великого властителя севера и просит пройти с ним на аудиенцию к папе.

Они прошли коридорами и оказались в зале для приёма иноземных послов. Папа в торжественном облачении сидел на троне. Вокруг толпились десятка полтора придворных. Истома остановился в нерешительности, не зная, как приветствовать понтифика. Кардинал Комо подбодряюще улыбнулся, и Паллавичино тут же перевёл его слова:

— Папа извещён, что ты не владеешь знаниями относительно правил поведения гонца иноземного властелина у престола наместника святого Петра, поэтому он всемилостивейше допускает любую вольность.

"Будь что будет", — подумал Истома и, выступив вперёд, положил перед папским троном соболей. Маленькая связка драгоценных шкурок в огромном зале выглядела убого, но Истома сделал гордое лицо и отступил на шаг, доставая из сумки письмо. Папа, приподняв полу длинной накидки, выставил из-под неё башмак с вышитым на нём крестом с тремя перекладинами.