Чуть ниже рассказывается, что девочка слышит, как отец следующим образом отвечает на вопрос мамы, которая не понимает, зачем из каморки в их доме выселили двух несчастных стариков: “Город к празднику почистили…”.

Читатель, который захочет задаться вопросом: “Какой праздник хорошо запомнился девочке?” – без особого труда ответит на этот вопрос. Речь идёт о праздновании тридцатилетия Октябрьской революции, когда вся Москва, действительно, была украшена тремя римскими десятками. За свою любознательность такой читатель будет вознаграждён. Ответив на вопрос, он легко вычислит, что действие рассказа разворачивается в 1947 году, то есть в один из самых страшных периодов в истории Советского Союза, а может быть, и России, – в последнее семилетие правления Сталина, длившееся с 1946-го по 1953 годы.

В ряде других случаев читателю приходится легче или, наоборот, сложнее, то есть он должен проявить меньшее или большее внимание.

Коротко рассмотрим случаи, когда читателю приходится легче.

Рассказчица вспоминает, как её, маленькую, мама посылает с котелком перлового супа к тем самым несчастным старикам: “Я спускаюсь на марш, поворачиваюсь, вижу маму, которая терпеливо ждёт меня в дверях и улыбается своей чудесной улыбкой, от которой красота её немного портится”. Согласно традиционным представлениям, от улыбки, да ещё “чудесной”, красота лишь расцветает ещё больше. Почему же здесь она “немного портится”? Потому что в этом фрагменте читатель видит маму глазами девочки и, соответственно, должен понять логику ребёнка. А логика эта, как кажется, такая: без улыбки мама выглядит романтично, а улыбка её слишком очеловечивает. Из сказочной принцессы мама превращается в живого человека.

Параллель “мама – сказочная принцесса” не наша, а самой Улицкой. Далее в рассказе набросан ещё один портрет матери: “Мама красивая, как принцесса. Одно только смущает: кажется, у принцесс белокурые волосы, а у мамы весёлые чёрные кудряшки, подхваченные сзади двумя заколками…”. В этом микрофрагменте четырёхлетнюю героиню вновь чуть расстраивает неполное соответствие мамы усвоенному девочкой идеалу красоты. Заметим, что “улыбке” из первого фрагмента во втором соответствуют “весёлые”, а потому разрушающие сказочное впечатление “кудряшки”. Ещё одна крохотная загадка, однозначного решения которой найти, наверное, не удастся: из каких источников девочка почерпнула сведения о том, что принцессы непременно должны быть белокурыми? Из детских дореволюционных книжек с картинками и подробными описаниями внешности принцесс? Или из советского фильма “Золушка”, вышедшего в прокат как раз в 1947 году? Главную роль в этом фильме играла белокурая Янина Жеймо.

Простая для читателя загадка связана с количеством семей, которые обитают в коммунальной квартире, где в одной из комнат живут мама, папа и девочка. Второй из трёх эпизодов, составляющих рассказ “Перловый суп”, начинается так: “Воскресным утром в дверь позвонили. Один раз, а потом ещё один. Дверь в нашу комнату была первой по коридору. Один звонок был общий, два – к нам, три – к Цветковым… восемь – к Кошкиным”. Здесь внимательному читателю нужно обратить внимание на многоточие. Что оно обозначает? Очевидно – пропуск фамилий. То ли взрослой рассказчице, то ли девочке не хочется загромождать текст длинным перечислением, и поэтому четыре фамилии (между Цветковыми, к которым три звонка, и Кошкиными, к которым – восемь) пропущены. Тонкость состоит в том, что далее в рассказе лакуна частично восполняется. Упоминаются “тищенковская этажерка” и “рогатая вешалка Кудриных”, то есть неизвестными в итоге остаются фамилии жильцов только двух комнат, а общее количество семей в квартире, как легко подсчитать, оказывается равно семи (учитывая, что “один звонок был общий”).

Главное же, что принцип лёгкой загадки, основанной на неполном понимании девочкой сути происходящих событий, лежит в основе двух историй из трёх, объединённых темой перлового супа.

Особенно виртуозно в этом отношении выстроена вторая история. В коммунальную квартиру, где живут девочка и мама с папой, является “огромная тёмная женщина”, которая сообщает маме, что она и её семья погорельцы, и просит о помощи. Мама собирает для погорельцев вещи, а в это время женщина, под плащом которой нет никакой одежды, ворует из общего коридора ковёр соседей, обматывая его вокруг себя. Девочка наблюдает за сценой кражи, удивляется, но потом находит для себя детское, нелепое со взрослой точки зрения, объяснение случившемуся. Читателю же до поры до времени о краже не сообщают, и мама девочки тоже её не замечает. Она кормит женщину перловым супом (причём та ест неохотно, потому что не это насыщение её цель), затем женщина просит у мамы девочки денег, “скороговоркой” благодарит её и быстро покидает квартиру. Читателю и матери пока не очень понятно – в чём причина торопливости женщины, и почему она не соглашается сразу же надеть нижнее бельё и другую одежду, которые дала ей мать. После ухода женщины, “собирая с полу разбросанные вещи”, мать спрашивает девочку: “А штаны сразу могла бы надеть, правда?” Однако на свой риторический вопрос она неожиданно получает вполне конкретный ответ, содержащий детскую интерпретацию произошедших событий: “Штаны холодные, – сообразила я наконец, – а ковёр тёплый”. Но мама пока не слушает девочку и отправляет её гулять. Тут и выясняется, что снаружи, перед дверью квартиры лежит “разворошенная куча маминых вещей”. Мать снова недоумевает, и тогда девочка повторяет свою реплику, а затем расшифровывает её и для непонятливой мамы, и для читателя:

Загадка третьей истории – совсем простая и разрешается прямо в тексте. Девочка и мама сидят на кухне, когда туда входит “странная” соседка Надежда Ивановна, живущая в комнате с дочерью Ниной, “взрослой девушкой, тяжёлой сердечницей”. Она “молча” тянет “маму за рукав” и уводит её с кухни. Когда две женщины возвращаются, девочка чувствует: “Что-то переменилось”. Мама пытается дать Надежде Ивановне валерьянки, но та неожиданно просит налить ей перлового супа и ест его из одной тарелки с мамой. При этом обе женщины плачут. Затем следует решение загадки:

Кроме простых загадок в рассказе читателю задаётся, как минимум, три более сложных.

Первую из них можно обозначить как “загадку бабушки”. Бабушка упоминается в рассказе три раза и всегда мимоходом. В самом начале говорится о “дореволюционных идеалах моей бабушки”, “громадной тёмной женщине” мама отдаёт “бабушкину коверкотовую юбку и старинную огромную рубаху из пожелтевшего батиста”, а когда девочку отправляют гулять, на неё надевают “жёлтую плюшевую шубу, сшитую бабушкой из старого покрывала”. При этом сама бабушка ни разу в рассказе не появляется, и тому читателю, который обратил внимание на её заочное присутствие в тексте, остаётся только гадать – почему? Бабушка умерла? Она живёт в другой квартире? Или она просто не участвует в историях, связанных с перловым супом?

Вторая загадка опять-таки связана с восприятием окружающей действительности маленькой девочкой. Когда в первой из трёх новелл “старушка по прозвищу Беретка” переливает перловый суп “из котелка в банку”, то она “бормочет что-то неразборчивое, похоже на «мыло, мыло»”. Можно предположить, что Беретка, в отличие от своего сожителя Ивана Семёновича, – еврейка и бормочет она на идиш междометие ???? (мейле), что в переводе означает: “ну, ладно”, “ну, хорошо” [10] .