– Полковник, по которому плачет уполовник, - усмехнулась старуха Урожайкина.

– А что? Меня в трамвае одна девушка так и попросила: "Товарищ полковник, подвиньтесь, я сяду", - сказал Судаков.

– Ну, соловья баснями не кормят. Вам что налить, беленького или красненького?
– спросила хозяйка у Елены Александровны.

– Мне как всем.

Ее посадили рядом с Судаковым, налили полную стопку водки: она взяла ее двумя пальчиками и долго тянула, закрыв глаза.

– А что, с закрытыми глазами водка слаще?
– спросил Павел Семенович.

– Просто не могу смотреть на нее, - ответила Елена Александровна, передергиваясь, как на морозе.

– И я не могу видеть ее, проклятую, - сказала хозяйка, - тоже зажмуркой пью.

– А иначе глаза вырвет, - отозвалась старуха Урожайкина.

– Бабы вы, бабы и есть, - Судаков усмехнулся и покачал головой.
– На всякое серьезное дело у вас духу не хватает.

Сам он пил легко; ни один мускул не двигался на его лице, и если бы не судорожно трепетавший кадык на сухой шее, то можно было бы подумать, он ее и не глотает, водка сама льется в его утробу, как через просторный шланг.

– Говорят, вы поете хорошо, Матвей Спиридонович?
– спросила Елена Александровна.

– Хорошо ли, плохо ли, но для вас спою, - решительно сказал Судаков.

– Для милого дружка хоть сережку из ушка, - ласково кивнул ему Павел Семенович.

Судаков сурово посмотрел на него, насупился и вдруг запел высоким легким голосом:

При бурной но-оченьки ненастной

Скрывался месяц в облаках...

Старуха Урожайкина враз посерьезнела и ждала нового куплета, глядя в пол; потом мотнула головой и с ходу влилась в песню, широко растягивая слова, играя переливами тоненьким чистым голосом, неведомо откуда взявшимся у этой плоскогрудой сумрачной старухи.

На ту-у-у зеле-е-о-о-ну-ю могилку

При-и-шла краса-а-а-вица в слезах...

В это время кто-то сильно постучал в дверь.

– В чем дело?
– спросил Павел Семенович.

– Довольно! Отпелись...
– раздался за дверью пьяный голос Чиженка. Расходись по одному! Бить не стану... Или дверь изрублю, ну?

Он вынул топор из-за пазухи и несколько раз с силой провел лезвием по обшивке. Раздался сочный хруст раздираемого дерматина.

– Ой, не пускайте его! Не пускайте. Он зарубит меня!
– вскрикивала Елена Александровна и стала делать так руками, вывернув ладони наружу, словно отталкивалась от кого-то.

– Отойдите от двери, или я вызову милицию, - сказал Павел Семенович.

– А я говорю, расходись!
– и опять удар в дверь и треск дерматина.

– Ну-к, я пойду успокою его, - сказал, вставая из-за стола, Судаков.

– Он зарубит вас, Матвей Спиридонович!
– ухватила его за руку Елена Александровна.

– Эй, обормот! У тебя что, денег много?
– спросила Мария Ивановна, подойдя к двери.

– Все что ни есть пущу в оборот. Но и вам жизни не дам. Расходись, говорю!
– кричал Чиженок.

Судаков все-таки открыл дверь и вышел.

– Ну, чего топором-то размахался?

Чиженок от неожиданности отступил шага на два:

– Га! Счастливая влюбленная пара... А ежели я по шее тебя топором? А?!

– Я вот вырву топор-то да тебя по шее.

– Ну, попробуй! Вырви... Давай!
– Чиженок подходил к Судакову, но топор держал за спиной.

– А ты попробуй вдарь?! Ну?
– ярился и Судаков.

Так они с минуту стояли нос к носу, с брезгливой гримасой глядя друг на друга.

– Шшанок, - сказал Судаков.

– А ты кобель старый.

После чего дверь снова захлопнулась перед Чиженком, и он с запоздалой яростью ударил в нее несколько раз топором.

– Ах, вот как! Ну теперь пеняй на себя.
– Павел Семенович сорвался к телефону.

И пока позвякивало, раскручиваясь, телефонное кольцо, Чиженок стоял за дверью тихо, слушал.

– Але? Милиция? Милиция? Мне дежурного! Что? А где он? Куда звонить? Ах, черт...
– кипятился Павел Семенович.

И когда опять заверещало телефонное кольцо, в дверь забухало с новой силой:

– А я говорю, разойдись! Полюбовники, мать вашу...

5

Дежурил по милиции в эту ночь участковый уполномоченный лейтенант Парфенов. С вечера к нему зашел пожарный инспектор капитан Стенин:

– Вась, приходи после ужина в пожарку - с бредежком полазаем по запруде. Ночь теплая.

– А где бредень взял?

– Дезертир принес.

– Сам-то он будет бродить?

– Ну! Мы с тобой в бредне-то запутаемся. Он у него что твой невод одна мотня десять метров.