– Ничего не нужно, - строго пресекаю его попытки скорее избавиться от меня и выставляю перед собой раскрытую ладонь, слегка касаясь пальцами голого торса, от которого исходит жар. В буквальном смысле. Кажется, я ошиблась по поводу колик. У них здесь настоящий лазарет.
– Руки где можно помыть? – сурово спрашиваю.

Во мне включается врач, который требует скорее осмотреть малышку и помочь ей. Уверена, у нее тоже высокая температура. Потом желательно бы и отца лекарствами напичкать. Могу поспорить, он и не намерен лечиться, хотя должен - пусть не ради себя, но ради ребенка. Иначе от вируса не избавиться.

– Ванная там, - пожав широкими плечами, мужчина лениво взмахивает рукой в нужном направлении.

Стоит мне отстраниться и попятиться к двери, как он обходит меня и, слегка задев плечом, врывается в ванную передо мной. Небрежно кидает свою грязную футболку прямо на переполненную корзину.

– Проходите, - безразлично выдает, пропуская меня внутрь.

Достаю использованный памперс из раковины, спокойно выбрасываю его в урну, не обронив ни слова в укор, и включаю воду.

– Издержки отцовства, - выплевывает жестко мужчина, словно ему стыдно за бардак, но оправдываться передо мной не хочется.

– Ничего страшного, - мягко улыбаюсь, встречаясь с ним взглядами в отражении зеркала. Выдавливаю остатки жидкого мыла на ладонь, подношу руки под теплую струю.

– Мы недавно въехали, толком расположиться не успели, как Алиска заболела, - продолжает говорить он, опершись плечом о косяк двери. – Она плачет постоянно, спит плохо, с рук не слезает, - бубнит в унисон с жалобным мяуканьем, доносящимся из комнаты.
– Ни на что не хватает ни сил, ни времени. Даже клининг не вызвать – нечего чужим людям делать рядом с ослабленным ребенком. Ей всего три недели, - тихо уточняет, погружаясь в собственные мысли. Возможно, вспоминает о той шатенке с фотографии.

– Все правильно, - разрываю болезненную тишину.
– Знаете, резкая смена обстановки всегда негативно влияет на младенцев. Должен пройти адаптивный период, и тогда вам обоим станет легче, - приободряю его, но крик малышки становится громче и требовательнее.

– Пусть так... Дома было еще хуже, - кидает с горечью и возвращается к дочери.

Тяжело вздохнув, стряхиваю воду с рук, обрабатываю ладони антисептиком и, подхватив все необходимое для осмотра, направляюсь в детскую. Застаю мужчину у окна. Стоит ко мне спиной, сгорбившись, покачивает плачущую малышку. Уверенно приближаюсь к ним, останавливаюсь рядом.

– Давайте, я ее послушаю, - закинув стетоскоп на шею, протягиваю руки, а он косится на меня, как на полоумную маньячку, которая решила похитить его ребенка.
– Разве не вы участкового педиатра вызывали?

Хмурится, сканируя меня с головы до ног, размышляет, будто собирается попросить диплом врача и паспорт. Начинается…

– Я думал, соседка… Тебе лет-то сколько, доктор? – скептически спрашивает, неожиданно переходя на «ты».

– Совершеннолетняя, не переживайте, - машинально огрызаюсь, потому что терпеть не могу такое снисходительное отношение. Я выгляжу младше своего возраста, но это не повод умалять мои квалификационные качества. – Профессионализм не измеряется годами и… полом, - выгибаю бровь, а мои протянутые руки так и зависают в воздухе, как у просящего нищего на паперти.

Недоверчивый отец не спешит отдавать мне дочку, однако укладывает ее на пеленальный столик, где мне будет удобнее ее осмотреть. Таким образом, идет на компромисс. По-прежнему сомневается, хотя подсознательно понимает, что выбора у него нет. Я нужна его малышке.

– Спорное утверждение, - бурчит, подпуская меня к ребенку, а сам нависает над нами, скрестив руки на груди, по-прежнему без футболки. Контролирует процесс вплоть до безобидного измерения температуры.
– Скажи это тем пациентам, кого мне приходилось с того света вытягивать после таких вот молодых, подающих надежды врачей, которые сердечный приступ с невралгией путают.

– Стоп! Алиса Гордеевна Одинцова, - вспоминаю полное имя моей маленькой больной. – Значит, вы Гордей Одинцов? Врач-кардиолог? Почему-то сразу вас не вспомнила, - пожимаю плечами, раскрывая распашонку на крохе. Она прекращает плакать и смотрит на меня расфокусировано, хаотично взмахивая кулачками.

– Если ты обращалась ко мне, то у меня плохая память на лица, предупреждаю сразу. Могу разве что по диагнозу определить, - усмехается он, не скрывая типичной особенности врачей.

Каждый день перед глазами мелькает столько людей, что мы их толком не запоминаем. Но если сказать, с чем именно поступил, картинка сразу складывается в голове.

– Нет, я о вас от отца слышала.

Поднимаю указательный палец, жестом попросив Одинцова помолчать, и прикладываю к крохотной детской грудке головку стетоскопа, предварительно согретую в ладони. Прослушиваю легкие. Чистые.

Массирую и поглаживаю малышке животик, а она блаженно мурлычет и причмокивает. Оставив одну ладонь на тельце девочки, придерживая и оберегая ее, вторую – я протягиваю Гордею:

– Виктория Богданова, - важно представляюсь.

– М, ясно, - неоднозначно мычит, чересчур жестко сжимая мои пальцы. По-мужски сильная хватка заставляет меня поморщиться, а его – милостиво отпустить мою руку.