Плохо, подумал Насыр.

— Вот эта штука, вы ее называете аневризмой, — сказала девушка, коснувшись раскаленным пальцем ледяного затылка Насыра, а затылок, вопреки ожиданию, не зашипел. — Она сегодня должна была лопнуть. Перед аварией, при аварии, при попытке вытащить Мокеева из машины, на въезде в больничный двор — она должна была лопнуть, без вариантов.

Девушка сунула к носу Насыра экран своего телефона — вернее, угольно-черную прямоугольную дыру без дна, в которой что-то двигалось бешено, непонятно и жутко.

Убери, подумал Насыр. Не для моих глаз это.

— Ну да, — согласилась девушка, так же непонятно и жутко шевеля возникшими на месте дыры пальцами. — Я тебя вот так брала, тюльпанчик, рукой, вот этой. И отпускала, потому что ты со своим долбаным долгом как-то из руки выскальзывал — этой вот, моей! — и жил дальше. Как — не знаю. Но теперь у тебя вместо аневризмы рубец.

От такой рубец, подумал Насыр.

— Окей, бумер, — согласилась девушка. — От него ты и умрешь. Но не сегодня. И не завтра. И даже… Сказать, когда?

Не надо, подумал Насыр. Пожалуйста.

— Пожалуйста, — не то повторила, не то согласилась девушка. — Это тебе, скромняга, мой подарок к Новому году, хоть ты и не празднуешь. Живи, не зная сколько.

Спасибо, подумал Насыр и очнулся от скрипа.

Снегопад утих, так что дворники, изредка просыпавшиеся к жизни, скребли по почти чистому стеклу с возмущенным визгом. Припаркованная машина щелкала аварийкой в кармане совершенно пустой темной улицы. Чего я тут стою-то, подумал Насыр и осторожно пошевелил головой, в которой мелькнул отзвук недавней боли. Боли не было, было онемение в отсиженном бедре — похоже, Насыр просто дрых в неудобной позе, успев при первых признаках засыпания приткнуться в удобном месте. Была у него такая сверхспособность, единственная, к сожалению. Дрых он обычно без сновидений, но на сей раз ему, кажется, что-то приснилось. Яркое, необычное и страшноватое.

Насыр попробовал вспомнить сон, но тот распадался на бессмысленные цветные лоскуты, оставляя чувство легкого сожаления и почему-то огромного облегчения.

Ну и ладно, подумал Насыр, выключил дворники, аварийку и поехал домой.

Его там очень ждали.

— Пе-е-еть птицы переста-а-али, све-ет звезд коснулся крыс! — негромко, но очень красиво тянет девичий голос, и Чеев с удивлением оборачивается и на неожиданное окончание строки в известной песне, и на то, как симпатично все это исполнено.

Не он один смотрит на вокалистку — многие в автобусе, что везет их до самолета после семичасовой задержки рейса, косятся: кто-то недовольно, кто-то устало, кто-то все же слегка улыбается.

— Даша, ты задолбала своими крысами, — говорит одной школьнице другая. — Первый раз это было смешно, второй, но сколько уже можно?

Ту девочку, что упрекает певицу, поддерживают еще несколько подружек.

Чеев ловит себя на том, что наблюдает за ними с усмешкой умудренного жизнью взрослого человека, хотя сам, двадцатиоднолетний, вряд ли старше их больше, чем лет на пять. Но недавнее расставание, командировки, съемная квартира, работа в местной газете, где вокруг одни сплошные старички с болячками, разводами, детьми и внуками, — и вот уже у него чувство, будто он сам разве что не рожал.

Снаружи автобуса темнота, и не зима, а прямо зимища, всё в снегу, внутри — духота от печек и тесноты, да еще и коллега накатил в ожидании, стоит рядом, и Чееву плохо в данный момент, но хорошо в перспективе, потому как места у них в разных частях салона. Автобус движется медленно-медленно и долго-долго. Один из пассажиров, примечательный тем, что поминутно раздраженно вздыхает, будто только он один из всех настрадался, а остальным такие приключения все равно что аттракцион, не выдерживает и предсказуемо шутит. Причем, еще до того как произнести остроту, заранее озирается, ища моральной поддержки:

— Походу, прямо так до Москвы и доедем! А?

Никто его не поддерживает, и нервный пассажир недовольно ерзает, отчего создается впечатление, будто он заперт не только внутри транспорта, а еще тело для него все равно что застенки, пассажиру тесно внутри себя и одиноко. Чееву тоже невесело, но все же, очевидно, не до такой степени. Его отчасти интересуют люди вокруг: в полет затесались парочки влюбленных, жмущиеся друг к другу, тогда как все остальные пытаются держаться все же на расстоянии, насколько это возможно. Еще есть несколько мужчин в расстегнутых пальто и деловых костюмах, они не прекращают обсуждать что-то на тему девелопмента, насчет платежки, которая должна пройти, в их речи довольно часто слышится слово «кластер», а летят мужчины в экономе.

Беседу они не прекращают, даже когда выходят навстречу потоку воздуха из раскрывшихся дверей, который лишь сначала кажется по-весеннему теплым, но стоит подождать своей очереди на трап, и Чеев сначала надевает вязаную шапочку, а чуть погодя и вовсе натягивает ее на уши. Люди поднимаются в самолет неторопливо, нехотя, можно даже решить, что обреченно. Чееву это не нравится. Он завидует техникам, обслуживающим самолет и следящим за посадкой, ведь после смены они отправятся домой по земле, когда, возможно, Чеев еще будет болтаться в воздухе. Можно решить, что персонал аэродрома читает мысли Чеева, он ловит на себе веселые взгляды людей в оранжевых жилетах. Общее выражение их лиц такое, словно они приготовили какой-то розыгрыш для всех на борту, и осталось только дождаться взлета, чтобы обнаружить, в чем он заключается.