– Напросился, получается, на злое заклинание! А что его отец? Не слишком убивался? Рорта наказал?

Хахад жарила лепешки и сыпала вопросами с живым любопытством ребенка, а Ник отвечал ей со степенной разумностью взрослого.

– Торн лишил Рорта рыцарского звания, но расстроился, как по мне, несильно. Да и было бы отчего расстраиваться! – Травник пренебрежительно поморщился и пожал плечами. – Доброго слова не стоит этот Рейнард.

– А кто стоит? – хитро поинтересовалась знахарка.

Ник недоуменно моргнул, потом чуть нахмурился и сказал:

– Ты стоишь. Скай и Пит само собой. А он не стоит.

– А ты сам? – не отставала Хахад.

– Не знаю… – Травник нахмурился сильнее. – Пользы с меня немного.

– Польза, она, знаешь, у каждого своя, – заметила знахарка, подкладывая Скаю новую порцию лепешек, а Питу – мяса. – Твоим друзьям с тебя польза всяко есть, а чужаку какому может и не быть пользы и даже может вред с тебя выйдет. Как тут рассудить правильно?

Она уселась за стол и, подперев подбородок руками, уставилась на Ника.

Тот задумался, отложил еду и некоторое время глядел в стол, собираясь с мыслями, потом поднял голову и сказал:

– Наверное, в этом и смысл: если друзьям с тебя польза, то стоит человек доброго слова. А если чужакам вред, то так им и надо. Рейнард своего друга предал, так что никаких ему добрых слов.

– Ну вот! – обрадовалась Хахад. – Я ж говорю: с тебя друзьям всяко польза есть!

Она улыбнулась Скаю и Питу, и те закивали: мол, конечно, есть, само собой, как не быть?

Хахад предложила остаться у нее, пока дождь не закончится, так что в дорогу они собрались лишь через пару свечек.

Когда Пит вышел готовить повозку, Ник собрался выйти с ним, но знахарка сказала:

– Погоди, мне с тобой поговорить надо. А ты, – она обратилась к Скаю, – сходи помоги приятелю, ладно?

Скай про себя хмыкнул, но спорить не стал: вот что это такое, а? Никакого почтения к «его мажеству»! А так-то размяться перед долгим-предолгим сидением в повозке он и сам собирался. Волшебник посмотрел на помощника: Ник выглядел настороженным, но не испуганным. Интересно, что же такое Хахад собирается сказать ему наедине? Обсудить травнические секреты, которые никогда-никогда не должны достичь ушей людей, далеких от сокровенных таинств травнического братства? Скай кивнул знахарке и вышел.

Когда Хахад сказала, что хочет поговорить с ним наедине, Ник на целый вдох успел испугаться. Но уже на выдохе сообразил, что раз она выставила Ская, то разглашать его, Ника, секреты не намерена. По крайней мере, не сразу.

– Я тебя вспомнила! – улыбнулась знахарка, едва они остались одни. – Правда, ты тогда совсем маленький был. Вот такой.

Она подняла руку над полом примерно в рост Розалинды.

– И звали тебя тогда по-другому. – Хахад пытливо посмотрела Нику в глаза. – Ты с дедушкой был. Зэ-э-э, золотой человек! Знал о травах почти столько же, сколько я! И поесть любил, и пошутить умел. Зэ-э-э! А ты все за ним ходил серьезный такой, строгий. Ой, погоди-ка!..

Знахарка вдруг всплеснула руками и метнулась к полкам у печки. Достала оттуда мешочек и вытряхнула на стол вяленые красные ягоды.

– Вот, вялить вишню с корицей меня твой дед научил – с тех пор и балую себя. А тебе они тогда очень-очень нравились. Бери.

Ник смотрел на подсушенные вишни и молчал. Яркое воспоминание накрыло его с головой: он идет по лесной тропинке, жует терпко-вязкую, жутко вкусную вишню, в воздухе пахнет сырой после недавнего дождя землей и прелыми листьями с нотками лесной земляники и безвременника. А перед ним шагает кто-то родной и знакомый в поношенном сером плаще и высоких сапогах. У него седая голова и большой мешок, набитый травами, на спине, а посох он потерял позавчера в болоте. Это дедушка. Он останавливается, чтобы повернуться, – и воспоминание гаснет.

Оттого что он не смог увидеть дедушкино лицо, не вспомнил, какой он, его дед, Нику стало холодно и тоскливо. Будто он остался один в густом лесном тумане и не знает, куда идти и зачем. Ник попытался вздохнуть, но воздух никак не хотел ни выходить наружу, ни проникать внутрь. Он будто окаменел: ни вздохнуть, ни двинуться, ни сказать что-нибудь.

Вот только слезам почему-то ничто не мешало катиться по щекам. Ник не мог перестать плакать, и Голос, как назло, молчал, хотя мог бы парой хлестких фраз вернуть ему самообладание, что он уже не раз делал. Но нет, Ник совсем один. Даже в подвалах господина Юстиниана ему не было так горько. Тогда он боролся за жизнь – с призраком, с голодом, с собой. А сейчас даже бороться не с кем. Нет спасительной злости, за которую можно зацепиться и выплыть из темного отчаяния, которое затопило и его самого, и весь мир вокруг. И остается только плакать…

Он никак не мог вспомнить дедушкино лицо или голос. И отчетливо понимал, что никогда больше не увидит и не услышит его, что дедушка остался только в его воспоминаниях, которых толком и нет.

Что с ним случилось? Почему Ник остался один? Почему он не может вспомнить самого родного человека? Почему он – такой?

Ник все плакал и плакал, выпуская неизбывное горе, но его становилось только больше и больше.

Когда он снова обрел способность слышать, Хахад сочувственно вздыхала рядом и что-то приговаривала на своем языке. Знахарка собрала со стола вишню, и у Ника не хватило сил попросить не убирать ягоды, хотя ему очень хотелось еще чуть-чуть посмотреть на них, почувствовать их аромат, чтобы, может быть, снова хоть на мгновение поймать краешек того воспоминания.