ВОЛЬФ. Короче нельзя, ах, если бы можно было короче... Все началось в тысяча девятьсот десятом.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но хотя бы не с самого начала?

ВОЛЬФ. С самого начала, Иван Николаевич, с самого начала! Мы ведь тогда до имения Раневской так и не доехали, сошли уже в Курске. Ну, там все и началось.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. В гостинице?

ВОЛЬФ. Сначала гостиница, а потом сразу в церковь. Сам не знаю, как это произошло. Ну, гостиница и церковь - еще полбеды, особенно гостиница. Хуже всего, что в этом самом Курске оказался театр.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что же тут страшного?

ВОЛЬФ. Это вы так считаете. А ее в тот театр сразу приняли.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Повезло.

ВОЛЬФ. Только не мне. Вы, Иван Николаевич, когда-нибудь были женаты на артистке?

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Женат не был.

ВОЛЬФ. Что вы тогда можете знать о жизни. Так и пошло. Вы не поверите, но даже во время войны...

С левой стороны входит Чельцов с веником, тряпкой и ведерком. Вольф умолкает и смотрит на Чельцова. Следуя за взглядом Вольфа, Захедринский поворачивается на стуле, оба смотрят на Чельцова.

ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВОЙ (за левой кулисой). Чельцов!

ЧЕЛЬЦОВ (останавливается и оборачивается). Чего?

ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВОЙ. Почему у товарища начальника еще не убрано!

ЧЕЛЬЦОВ. Да иду я, уже иду. (Выходит налево.)

ВОЛЬФ. Даже во время войны театры работали, не сумел царь с ними совладать. Так что у меня тогда одна надежда оставалась - на революцию, думал, придет Ленин, умный человек, уж он на театры найдет управу. И в большевистскую партию записался.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Помогло?

ВОЛЬФ. Где там! Хуже стало. Она тоже коммунисткой заделалась и понесла культуру в массы.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Станиславский?

ВОЛЬФ. Если бы он один! Играла беспрерывно - у него и Немировича-Данченко, у Мейерхольда, Вахтангова...

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вижу, вы неплохо ориентируетесь.

ВОЛЬФ. Я их всех знаю, негодяев. Чисто внешне, конечно. Сколько раз раскланивался с ними, когда ожидал ее у служебного входа. Зимой с шубой в руках, чтобы не простудилась, летом с мороженым, чтобы могла освежиться, а осенью и весной с зонтиком.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. По ее просьбе?

ВОЛЬФ. Да вы что, - она в бешенство приходила, когда я ее встречал. Говорила - ее, мол, это компрометирует.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Чем же?

ВОЛЬФ. Вот именно - чем. И я первое время удивлялся. Да дело было вовсе не в компрометации, а в тех скотах, которые ей сначала на сцену цветы посылали, а потом тоже ожидали ее. Только они в тепле, в ее уборной, а я на улице. Но что я мог поделать? Она же могла простудиться, факт.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, они существа хрупкие.

ВОЛЬФ. Как говорят у нас в Саксонии, удел женщины - это Kinder, Kьche, Kirche[4]. Вот бы им показать Лилиану. Ведь ни на грош домашнего тепла, Gemьtlichkeit[5]...Какое там! Обеды для нее и для себя на керосинке готовлю я сам, в церковь она, естественно, не ходит, а о детях даже слышать не желает. Зато с удовольствием принимает приглашения в шикарные рестораны, а я тогда ем дома в одиночестве. Даже иной раз бываю рад, она же за обедом ни о чем другом, кроме театра, не говорит. То ей пьеса не нравится, то режиссер глуп, а то партнерша стерва, или, вообще, - она уже не может всего этого выносить. А кто ее заставлял? Уж, конечно, не я, а керосинка коптит и керосин достать невозможно.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. На потребительском рынке временный дефицит.

ВОЛЬФ. А что самое скверное - так эти ее гастроли. Уезжают всей компанией, таскаются по стране и - нет ее. Иной раз - целый месяц, а то и два. Сижу дома один и думаю: где она сейчас? Что делает? Ну, что делает, это отчасти известно. На сцене красуется. Еще ничего, если пьеса о революции или о тяжкой доле крепостного крестьянина, там она хоть худо-бедно одета. Но такое играют не всегда. Есть один тип, по фамилии Шекспир, так он написал пьесу "Сон в летнюю ночь". Хорошенький сон, я из-за этого самого сна заснуть не могу. Они же в его пьесе играют в трико, то есть как бы голыми. Я бы того типа голыми руками задушил! Вы его, случайно, не знаете?

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет.

ВОЛЬФ. Жаль. Не то, знай я его адрес, наверняка задушил бы. Да, впрочем, что там театр! А после театра? Что она после спектакля делает?

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ужинает и идет в гостиницу.

ВОЛЬФ. С кем? Я же помню ту гостиницу в Курске.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, может, ни с кем, с коллегами.

ВОЛЬФ. Да вы, товарищ, издеваетесь надо мной. Коллеги! Знаю я эту банду. Вроде бы артисты, искусство, всякие там Ведекинды, а у каждого только одно на уме. Нет, Иван Николаевич, я так дальше жить не могу.