– Я еду с вами, – неожиданно для себя сказала она.

В кино героям всегда известно, куда может убежать любимый человек, если хочет скрыться, какое место имеет для него особое значение. Весь день Эндрю не мог избавиться от чувства, что, прояви он больше внимания, дай он Оливии то, чего, как он знал, она хотела все эти годы, и, возможно, ответ пришел бы в голову сам собой, словно отгадка в кроссворде. Что важно для Оливии? Кого она любит? Адама, но мальчик здесь, с ним. Делию, но Делия тоже исчезла без следа. Его, Эндрю. Она любит его, и он это понимал, так почему же все это время отталкивал ее? Наверное, боялся принять то, что есть женщина, способная видеть все его недостатки и не сбежать. Боялся неизвестности, боли, которая становится неизбежной, если позволяешь себе любить, потому что однажды любимый человек умрет или бросит тебя. Куда еще она могла пойти? Ее родители отдыхают во Франции, да и в любом случае едва ли она поехала бы к ним.

Но он все же нашел ответ. Единственным пришедшим ему в голову человеком, которого любила Оливия, была Кирсти. Конечно же, Оливия не захотела бы оставлять ее одну надолго. И вот он едет в машине в ее интернат в городке по соседству с Бишопсдином. Всего час езды от Лондона. Едет вместе с сыном, бывшей женой и новым мужем бывшей жены. Все молчали. Водитель был отделен от них панелью из дымчатого стекла, сиденья – прохладная кожа, в кармашках сидений – бутылки с водой. Как же, должно быть, жила Кейт после ухода! В комфорте, в заботе. Он не мог не поглядывать на нее и ее мужа. От них веяло богатством. У нее была загорелая кожа – пусть морщин и стало чуть больше – и мелированные волосы. Он ничего не понимал в женской одежде, но высокие ботинки, джинсы и легкий джемпер выглядели недешево. То же и Конор – просто джинсы и джемпер, но почему-то они выглядели лучше, чем любая одежда Эндрю. Бледная кожа, несмотря на жизнь в Лос-Анджелесе, хорошая стрижка. Серебряные часы на запястье. На пальцах Кейт были кольца, но обручальных колец не было ни у нее, ни у него. Почему так? Эндрю снял свое в тот же год, когда она его бросила, но оно по-прежнему лежало в ящике прикроватной тумбочки, где он иногда натыкался на это кольцо в поисках препаратов от изжоги. Наверное, оно теперь и на палец не налезет.

Кейт перехватила его взгляд.

– Получается… она сейчас в хорошем месте, да?

– Ну… Насколько это возможно.

Интернат был довольно симпатичный, с геранями у дверей и скверно нарисованными воздушными шариками на стене в холле. Но все равно Эндрю терзало чувство вины за то, что он отдал туда дочь. Врачи предполагали, что, возможно, мозг пострадал за то время, пока она лежала на искусственной вентиляции легких, но точно ничего сказать не могли. Ему была почти невыносима мысль о том, как в прошлом году, когда Адам заметил, что Кирсти больна и ее повезли в больницу; его жег стыд оттого, что он сам этого не замечал. Нехватка аппаратов искусственной вентиляции легких, усталые и ошалелые медицинские работники с глубокими следами от масок на лицах. Решения, которые нужно было принимать, осторожные объяснения, суть которых заключалась в том, что Кирсти – не приоритет. Если реанимация переполнена и обычному человеку, например, молодому и сильному или семейному, искусственная вентиляция легких нужнее, ему окажут предпочтение перед Кирсти. И даже если найдется свободный аппарат, ей может не хватить сил, чтобы выжить. Это тяжелая процедура, а она не поймет, что происходит, и будет сопротивляться. Беспросветность, страх перед необходимостью оценивать ее жизнь подобным образом, понимание, что, несмотря на его боль и гнев, у больницы нет выбора. Другой надежды на помощь не было. Даже Оливия была настолько потрясена, что прервала свое вечное молчание и появилась в новостях собственного канала с гневной критикой государственной политики и нехватки средств, обрекавшей инвалидов на смерть. Она и сейчас продолжала работать в инициативной группе.

Каким-то образом Кирсти пережила эти ужасные две недели. Да, она, похоже, забыла некоторые знаки, которые выучила раньше. Да, им было трудно ухаживать за ней самим. Да, редкие семьи оставляют дома взрослых инвалидов с таким уровнем потребностей в уходе. Интернат казался лучшим выходом, хотя Эндрю и тревожили вспышки коронавируса, пронесшиеся по подобным учреждениям в 2020 году. Так он и объяснил Кейт, сам не понимая, почему чувствует себя виноватым. В конце концов, Кейт бросила их и не имеет права осуждать его выбор. Теперь Кирсти живет там, где есть люди, присматривающие за ней, развивающие ее, не отвергающие ее и не плачущие над ней, потому что они получают деньги за то, что родители делают ради любви. Насколько проще сохранять бодрость духа, надеяться на лучший исход для человека, когда он не приходится родней. И вот таким образом Эндрю вдруг снова стал хозяином собственной жизни. Адам вырос и уехал. Кирсти обеспечен уход. Остались только он и Оливия, и он больше не нуждался в том, чтобы она присматривала за ним и за детьми. Но это не означало, что он не нуждался в ней. Вовсе не означало. Ну и дела…

Они уже почти приехали. Он заметил, как напряглась Кейт при виде знакомого съезда с шоссе М25. Он почти слышал ее мысли, словно по радио – ощущение нереальности возвращения к жизни, которую она так решительно и бесповоротно бросила. Он покосился на Адама, хмуро глядевшего в окно, и подумал, что будет с ним и Делией. «С детьми», как их называла Оливия. Словно они принадлежали им обоим. Было больно осознавать, что Адам не обратился к нему за помощью в вопросе беременности Делии и предпочел бросившую его мать, но в каком-то смысле он понимал решение сына. Он был не из тех людей, к кому обращаются, когда нужно что-то сделать. И все же он был здесь и пытался действовать.

Адам откашлялся, чтобы нарушить молчание в машине. Никто не произнес ни слова с самого отъезда из Лондона, и неудивительно, потому что все, казалось, увязли в ночном кошмаре: его отец и мать и ее новый муж, которого Адам скрепя сердце признал достаточно крутым для старика – дорогие часы, модная одежда. Но он никак не мог прекратить думать о Делии.

– Ливви ведь должна знать, где она? Верно?

Он не знал точно, к кому обращается, но ответил отец. Выглядел он так, будто всю ночь не спал, а из кармана пиджака торчал кончик галстука, похожий на язык человека, томимого жаждой.

– Э… Надеюсь, что да. Делия вряд ли хотела бы, чтобы она волновалась.

– Ей и без того вчера вечером досталось, – Адам заметил, как отец вздрогнул от издевки в его голосе, но не получил от этого никакого удовольствия. – Просто… я не знаю, что происходит у Делии в голове. По поводу всего этого… по поводу ребенка.

Его мать смотрела в окно, словно ей было неловко подслушивать этот разговор. Словно понимая, что сама отказалась от всякого права знать, как у него дела. Теперь она обернулась, вскинув ухоженные брови.

– Сколько Делии? Двадцать один? Едва ли она захочет ребенка.

Адам прикусил заусенец на ногте.

– Но она ведь – не обычная девушка, верно? Мать ее бросила.

– О, она не… – Кейт осеклась. – Ну, наверное, так и было, да. Никогда не думала об этом с такой точки зрения.

– Ливви хотя бы пыталась. – Адам не собирался снимать мать с крючка только потому, что Оливия тоже не смогла жить со своим ребенком. – Дело в том, что отец Делии умер, и он ее не хотел, а потом стало слишком поздно, и это совсем выбило ее из колеи. Она, наверное… ну, может, ей хочется ребенка, чтобы как-то компенсировать это. То, что у нее фактически не было родителей.