– Нет, ну сколько можно-то, а? Сколько в этом году будет? Десять лет? Не многовато ли?

– Так уж вышло, – буркнула я.

Не объяснишь же подруге, что бывший не просто сделал мне двоих детей и исчез. Он ещё и оставил клеймо, надёжно перечёркивающее все возможности устроить личную жизнь.

– Ань, ну нельзя же так, – Олеся оседлала рога любимого быка. – Ты же красавица и умница. Ну и что, что дети есть? Они уже взрослые, пару лет – и бухать с ними можно будет.

– Им девять, какие пару лет? – возмутилась я.

– Ну ладно, не пару. Напомнить, в сколь юном возрасте ты первый раз перебрала и заблевала все кусты в округе?

– Лучше напомни, почему я с тобой до сих пор дружу, – проворчала я, убирая пакет в пакет с пакетами, главный органайзер на любой кухне постсоветского пространства.

– Потому что я всегда говорю правду и люблю тебя, как припадочная. Но вернёмся к мужикам, а то от них нельзя уходить надолго – кобелиться начинают. Так вот, спонсора ты не ищешь, жильём и работой обеспечена, да такую бабу с руками оторвут…

– Кто, альфонсы? – хмыкнула я, наливая себе воды.

Для коньяка ещё слишком рано: и полудня нет. А я девушка приличная, до полудня не пью, а после полудня пью, но преисполненная праведного негодования на тему собственного падения в алкогольную пучину.

– Ну почему сразу альфонсы? – возмутилась подруга. – Хочешь, я тебя с Павликом познакомлю? Очень хороший парень, наш ровесник, не импотент, я ему даже зарплату подниму, если вы сойдётесь.

Олеся была ярой феминисткой: она считала самой большой гендерной несправедливостью, что харасят и сексуально эксплуатируют подчинённых на работе, как правило, только мужчины-начальники, и отчаянно боролась с этим стереотипом во вверенном ей отделе, приставая к симпатичным сотрудникам. Развела личный гарем, да ещё и за чужой счёт. И почему после этого у слова «гений» нет женского рода?

– Олесь, ну как я с ним сойдусь, если ты с ним уже переспала? Тебе это не кажется странным?

– Вовсе не кажется! Странным было бы, если бы я с ним спала после того, как вы сошлись. И вообще, я не спала, а тестировала. Что я, малочлена какого-то неумелого стала бы подруге подсуропливать? Я человек ответственный и с понятиями, поэтому заявляю: Павлика брать можно. И вообще, он хочет семью и играть в патриархат, это как раз твой вариант.

– Олесь, я ни с кем быть не хочу.

Ложь.

Хочу, но не могу. Стоит достаточно плотно прижаться к другому мужчине или поцеловать его, как клеймо начинает жечь с неимоверной силой. Это быстро выветривает из головы все романтические мысли.

Я невольно скосила глаза на рисунок на руке, оставленный Алексом на память, перед тем как он бросил меня одну с двумя детьми. В его защиту можно было бы сказать, что о беременности он не знал, ведь я сама о ней узнала только месяц спустя после его ухода, но мы не ведём переговоров с террористами и не оправдываем садистов. А то, что он со мной сделал – чистой воды издевательство.

– Хватит хоронить свою личную жизнь! Тебе всего двадцать девять! Это вторая юность.

– Звучит, как вторая свежесть, – хмыкнула я.

Сегодня я личную жизнь планировала не просто хоронить, а ещё и отпевать, вернее – отвывать.

Невольно снова кинула взгляд на левую руку. Рисунок этот был непростой, выглядел, как татуировка, но словно чуть светился изнутри. Раньше молочно-белое, теперь клеймо стало пепельно-серым и тусклым, в обрамлении отчётливо проявившейся практически чёрной каёмки. В день, когда его поставил, Алекс ничего толком не объяснил. А я была невероятно, невозможно счастлива и заглядывала ему в рот, вместо того чтобы головой думать, поэтому объяснений и не попросила.

Но пусть кинет в люстру камень та, что не была дурой в девятнадцать лет.

Вот и я поверила Иртову безоговорочно и обзавелась магическим ошейником. В том, что клеймо волшебное, я не сомневалась с самого начала. Но витала в облаках.

Тем больнее оказалось падение на землю.

Некоторые называют это взрослением, я же считала гвоздями мудрости, забитыми молотком жизни мне прямо в затылок.

– Ань, давай я к тебе зарулю? Зацеплю роллов… Сядем, поболтаем, поплачем вместе, в конце концов… Не дело же, что ты там одна, – настаивала подруга.

– Я сегодня хочу побыть одна, Олесь. Детей из школы Тома с Ильёй заберут.

– Ну ладно, – сдалась подруга. – Но если что, я всегда на расстоянии телефонного звонка, хорошо?

– Договорились. Ты – моя первая экстренная служба душевной помощи.

– Ну, пока тогда… – неуверенно сказала подруга. – Я пойду, сделаю вид, что начальство тоже иногда работает.

– Сделай, это важно! – улыбнулась я и добавила: – Пока.

– Пока.

Сдав с утра двух своих сорванцов-третьеклассников Ольге Михайловне, милейшей женщине, в совершенстве постигшей дзен и науку преподавания младшим школьникам, я обрела временную, но оттого ещё более ценную свободу. Сегодня четверг, а на работе отгулы аж до понедельника. Наконец-то закончилось лето, всё-таки тревожно было оставлять мальчишек дома одних, теперь пусть сотрясают здание школы, там людям хотя бы платят за то, чтобы иметь дело с шилопопыми любопытными сорванцами. Хотя платят слишком мало, тут не поспоришь. За такой труд надо давать деньги паллетами и транквилизаторы вёдрами.