Автобус подъезжает неожиданно. Останавливается, издает шипящий, похожий на выдох, звук, открывает двери и сообщает успокаивающим баритоном, что следующая остановка «Пушкинская». Алексею кажется, что автобус стоит долго – дольше, чем положено стоять на таких обыкновенных, рядовых остановках. В какой-то момент Алексею даже становится стыдно перед этим интеллигентным автобусом за то, что он не встает ему навстречу, не заходит в распахнутые двери. И когда автобус трогается, Алексей с облегчением улыбается и встает со скамейки.

По лестнице Алексей поднимается легко и быстро. Открывает ключом дверь. Сразу же видит свет на кухне. Не разуваясь, с чемоданом, проходит в кухню. Нюра поднимает глаза, приоткрывает рот и закусывает губу – красную, припухшую.

– А давай на выходные махнем в Италию, – говорит Алексей заговорщицким шепотом.

Нюра молчит.

– Там Галилео и устрицы, – продолжает Алексей уже во весь голос и опускается на табуретку.

– Детям кровать купить надо, – отвечает Нюра и начинает петь – громко и бодро.

Он вернулся в день своих похорон. «Если бы на час раньше, успел бы на кладбище», – подумала Шурочка и сразу же испугалась этой мысли, как пугалась всего, что происходило неожиданно. И удивилась, что Андрею Маркошанскому удалось появиться неожиданно. Его появления Шурочка ждала все двадцать пять лет. Была уверена, что сначала придет к ним – он же не знает нового Светкиного адреса. Шурочке даже снилось, как звенит звонок, она бежит к двери, открывает, видит Андрея и сразу же выдает: Розы Люксембург, 27, квартира 6. И Андрей не переспрашивает, что это за адрес, знает – там жена и сын. А Шурочке хочется рассказать, как не хотела Светка получать эту квартиру, как они с Леней ее уговаривали, а она кричала: «Мы не семья погибшего при исполнении!» Как будто, согласившись на квартиру, она, как и все, признавала, что муж погиб. Но рассказывать некогда, потому что Андрею надо идти. А ей, Шурочке, надо срочно звонить Лене и выдохнуть в трубку: «Маркошанский вернулся».

Андрей Маркошанский и Леня Плетнев вместе служили в Смоленске. И вместе в восемьдесят девятом были направлены в Степанакерт. В Смоленске друзьями не были, а в Степанакерте подружились. Жены, Шурочка Плетнева и Света Маркошанская, подружились тоже. Сыновей, Митю и Славика, родили в один год, с разницей в месяц.

Шурочка потом думала, что в другом месте, при других обстоятельствах, они со Светкой подругами никогда не стали бы. Слишком уж разные. Шурочке важно было всем нравиться. Эту задачу она решала милым, в меру беспомощным выражением лица, тщательно отрепетированным еще в юности. Светку Шурочка считала обычной. И это была самая безнадежная, с Шурочкиной точки зрения, характеристика. Уже потом, через много лет, на Ленином юбилее один из гостей поинтересовался: «А что за женщина на том конце стола?» И добавил: «Никогда не видел таких красивых». Шурочка тогда весь вечер разглядывала Светку. И потом полночи, лежа в кровати, удивлялась: Светка действительно была красивая. Пышные, с легкой волной, волосы светло-рыжего цвета. В детстве кленовые листья такого оттенка – чистые, без красных прожилок – считались самой ценной находкой. Брови – угольно-черные, густые, немного сросшиеся, отчего казалось, будто Светка всегда немного хмурится. Улыбка на таком лице – сразу праздник. И главное, по лицу заметно, что Светка совсем не дорожит своей красотой, относится к ней как к богатству, которого так много, что растратить жизни не хватит.

Почему Шурочка не видела Светкину красоту раньше, в их общей молодости? Потому что тогда в Светкиной улыбке, в глазах, в кажущейся нахмуренности был только Андрей. Шурочка даже не представляла, что можно так любить. Нет, она Леню, конечно, тоже любила. Но минуты до возвращения мужа со службы не считала. Да что там минуты – час-другой Лениной задержки никакой паники у Шурочки не вызывал. Светка впадала в панику на пятнадцатой минуте. Приводила Славика к Шурочке и отправлялась паниковать. Часами мерила шагами двор, ходила туда-обратно по ровной, как безнадежная кардиограмма, линии, не обращая внимания на шушуканья местных женщин.

Андрей был красавчиком. И часто улыбался. Чаще, чем все знакомые Шурочке люди. Своей улыбчивостью Маркошанский как будто демонстрировал, что его все в жизни устраивает. За должностями и званиями Андрей не гнался. Поэтому, когда он попросил перевод в Мардакет – глухое армянское село, удивилась не только Шурочка, но и Леня, и даже руководство штаба. Да, там можно было быстрее получить следующее звание, и должность была повыше, но там не было даже проблесков светской жизни. И общения тоже почти не было. Почти, потому что одна семья из «своих» в Мардакете все-таки была.

Агван Кумарян в Степанакерт прибыл из Москвы и почти сразу же перевелся в Мардакет. Мотивы его перевода как раз таки были понятны всем. Агван смотрел только вверх – туда, где сверкала всем золотом мира вершина карьерного роста. Сорокадвухлетний Агван был женат на двадцатилетней москвичке Лиле. Жену любил до слез. Шурочка впервые видела, как это, когда при взгляде на другого человека глаза становятся влажными. Агван всегда смотрел на Лилю влажными глазами. Выглядела Лиля Кумарян совсем не по-московски. Она заплетала черные, расчесанные до электрического блеска волосы в длинные ровные косы. Среди коротких стрижек, прямоугольных каре и одинаковых «химий» Лилины косы смотрелись экзотично. И вся она смотрелась экзотично. Шурочке, когда она увидела Лилю в первый раз, сразу вспомнилась картинка из учебника по географии в разделе «Северные народы». Было в Лиле что-то шаманское. Хотя в шаманов тогда никто не верил. Кумаряны бывали в гостях у Плетневых, и у Маркошанских бывали. Агван балагурил, целовал дамам ручки, а Лиля или молчала, или разговаривала с мужчинами и Шурочку со Светкой как будто не замечала. Но в Мардакете Лиля и Светка подружились. Наверное, от безысходности.

А потом пришла война. Шурочке с того времени ярче всего помнился холод. Он был страшнее бомбежек. Леня принес огромный овчинный тулуп. Шурочка вместе с Митей закутывалась в этот тулуп и впадала в мутную стылую дрему. Начинали бомбить, нужно было идти в подвал, а она не могла заставить себя даже пошевелиться.

Дождались эвакуации. Шурочка собрала вещи, поплакала над «стенкой» – самой дорогой и красивой в подъезде. Лене когда-то чудом удалось ее достать, но на военном вертолете много не увезешь. С Мардакетом связи не было. В штабе говорили, что Маркошанские уже эвакуировались.