Назад иду осторожно. Дохожу до поворота на свою улицу и иду дальше, на окраину. Рядом притормаживает машина. Это Ленька, мы с ним в школе за одной партой сидели. Придется придумывать, куда иду.

– А ты чего с пирожными, а не с цветами? – спрашивает Ленька, вместо того чтобы спросить, куда я иду.

– А чего я должна с цветами?

– Я думал, ты проститься.

– Проститься?

Я поскальзываюсь и падаю на грязный разъезженный лед. Коробка отлетает в сторону, разноцветными плямами разлетаются по серому снегу корзинки. Ленька выскакивает из машины, пытается меня поднять, падает сам, и так, сидя на дороге, сообщает:

– Полковник-то помер ночью.

Сегодня я гуляю без Хомы. Хома сидит в будке и смотрит на нудный дождь. А я смотрю далеко-далеко – туда, где в мартовской мороси может мелькнуть помпон на красной шапке.

Вчера было веселое утро.

Алексей много раз представлял, как он будет собирать чемодан. В воображении это выглядело как в кино: он распахивает шкаф, сгребает с вешалок рубашки и метко швыряет их на дно чемодана. Но на деле получилось совсем не так. Рубашки Алексей не носит, только футболки. И на вешалках никакой его одежды не висит, все выглаженными стопочками лежит на полках. Нет, кое-что все-таки висит. Свадебный костюм, запакованный в целлофан. Законсервированное свидетельство того, что двадцать пять лет назад он попросил девушку с пухлыми и всегда немного приоткрытыми губами выйти за него замуж. Ее звали нежно так – Анюта. Теперь за дверью, в спальне с невыносимо желтыми обоями, спит женщина с сухими, поджатыми даже во сне, губами. Анютой ее больше не зовут. Однажды, никто не помнит, когда именно, она превратилась в Нюру. Чемодан стоит за дверью этой самой спальни. Потому что единственный шкаф находится в коридоре – коротком и узком. И распахнуть его нет никакой возможности. Можно только аккуратно приоткрыть створку. Приоткрыть и прислушаться к звукам в спальне. Точнее, к отсутствию таковых. Нюра спит крепко, бесшумно и ровно столько, сколько запланировала. В 23.00 она дергает веревку прикроватного торшера, ложится на правый бок и засыпает. Просыпается на том же правом боку под старчески дребезжащий звук будильника. Где она нашла в смартфоне такой сигнал, непонятно. Алексей искал в своем, но там только оптимистичные трели и расслабляющие шумы.

Рита ночью ворочается. Кошкой перекатывается по кровати, словно хочет найти место, где показывают самый интересный сон. Рита появилась в жизни Алексея шесть лет назад. Вместе с ней появились Бродский и вино Зинфандель. Уже шесть лет каждую среду после работы Алексей едет не домой – в тихий центр со старыми пятиэтажками и скрипучими качелями, а на край города – туда, где посреди пустыря высокомерно торчат дома-столбики. Этажи в таких домах считать тяжело, на шестнадцатом начинает кружиться голова. Рита живет на шестнадцатом. В квартире-студии без штор. У окна – узкий высокий стол. Каждую среду Рита ставит на него два бокала и наливает в них сахаристое вино. Вино льется радостно. Рита при этом декламирует что-нибудь грустное. Например, «Любовь» Бродского. Алексей сидит за высоким столом, смотрит на пустырь, на котором настороженно застыли скелеты будущих квартир, и по-мужски понимает Бродского. Он представляет усталую, худую женщину, которая приходит к поэту во сне. У нее скорбно поджатые губы Нюры. После Бродского Алексей любит Риту медленно и нежно.

В пестрой стопке девятнадцать трусов. Алексей считает их первый раз в жизни. И столько ему не нужно. Но оставлять трусы здесь тоже не хочется. Куда их Нюра денет? Пустит на тряпки? Даже Нюре с ее патологической страстью к уборке столько тряпок не надо.

Алексей решил, что уйдет к Рите, как только женится Виталик – их с Нюрой сын. Об этом решении он никому не сообщал. Рите не говорил, чтобы не ждала. Потому что когда от тебя чего-то ждут, ты как будто в чем-то виноват. Нюре не сказал не потому, что женам о таком заранее не говорят. А потому, что это все равно ничего бы в их жизни не изменило. Утро так же начиналось бы бутербродами с сыром и сладким чаем в чашках с нелепыми сердечками. Вечер – звуком работающей мясорубки и запахом котлет, который сначала быстро и уверенно окутывает квартиру, а потом незаметно выбирается на лестничную клетку. Рита котлеты не жарит. Она готовит холодные десерты с ароматом несуществующих фруктов.

Алексей кладет трусы в чемодан – полстопки. За дверью детской вздыхает незнакомая девушка. Виталик еще не женился. Но сегодня привел домой невесту. С большими глазами и потрескавшимися губами. Алексей почему-то подумал, что девушка беременна. Нюра сказала: «Чтобы духу ее здесь не было». Но Виталик проявил неожиданную твердость. Сейчас Виталик и его невеста спят в детской – вдвоем на односпальной кровати. Нюра перед тем, как дернуть веревку торшера, сказала: «Я же ему письма в армию каждый день писала». Алексей знал, что это правда. Нюра писала каждый день по много листов. «О чем она могла столько писать?» – думает Алексей и задвигает оставшиеся трусы вглубь шкафа.

Три футболки, двое джинсов, пуховик, скрученный в трубочку, чтобы не занимал много места. Пуховик можно было и не скручивать. Все равно чемодан получился полупустой. Алексей спускается по лестнице на цыпочках, чтобы не разбудить соседей. Слышимость в доме отличная. Когда-то Алексей этому радовался. Когда не мог найти работу, он сидел дома и ждал с работы Нюру. Ждал и слушал разные шаги. Нюрины – тяжелые, медленные – появлялись, когда подъезд уже сонно затихал. Странно, но в то время Нюра по утрам пела.

Такси Алексей не вызывал. Решил отправиться в новую жизнь на последнем автобусе. На остановке пусто, пахнет ночной свежестью и прелыми листьями. Автобус через девять минут. Но Алексею хочется, чтобы он не приходил еще долго. Хочется сидеть на неудобной скамейке, дышать осенью и ночью. «Как будто присел на дорожку», – думает Алексей и нащупывает в кармане ключи от квартиры Риты. Пытается представить, как он открывает дверь, заходит в залитую светом уличных фонарей квартиру-комнату, находит на огромной кровати Риту… И комната, и кровать, и Рита представляются смутно и быстро исчезают. Их место занимает другая картинка, неожиданно яркая и четкая. Устланный газетами пол их с Нюрой спальни. Нюра стоит на табуретке и пытается придать жилой вид потолку, из которого храбро торчит короткий одинокий провод – обещание будущего света. Нюра поет. Что-то громкое и бодрое.

Алексей пытается вспомнить, когда Нюра перестала петь. Когда Алексей нашел работу и перестал ее по вечерам ждать? Когда Виталик ушел в армию? Или когда они – Алексей и Рита, уехали на выходные в Италию? Нюра про эту поездку не знала. Как не знала и про Риту. Но именно тогда, в нереальной итальянской Падуе, Алексей постоянно думал о Нюре. Почему-то очень хотелось, чтобы Нюра тоже посидела на скамейке, на которой сидел Галилео Галилей. И чтобы по утрам, вместо бутербродов с сыром, она глотала на местном рынке скользкие устрицы и радостно улыбалась огромному бородатому продавцу, чтобы тот не догадался, что на самом деле ей противно.