В это время дня дядя обычно работает в главном зале. Здесь длинный, чуть ли не во всю стену, камин, в который всегда забрасывали большие толстые брёвна. Горят они неярко, зато греют замечательно, и Аеллу, с его слабым здоровьем и постоянным кашлем, не хотелось быть где-либо ещё.

– Вы звали меня, дядя?

Аелл сидит в кресле. На круглом столике рядом с ним множество писем и свитков. Когда я приближаюсь, он комкает то, что читал перед моим приходом, и швыряет в камин. Огонь тут же вспыхивает ярче, заглатывая угощение.

– Иди и приведи себя в порядок, Авалина, – без лишних вступлений произносит он. – Слуги уже собирают твои вещи. Сегодня ты выходишь замуж и уезжаешь.

Я вздрагиваю, не веря своим ушам. Неужели…

Перед глазами сразу появляется образ Валфрика. Единственного в этом мире человека, которому было дело до того, что я думаю и чувствую. Письмо, которое я прячу, для него. И в тайнике за гобеленом в моей комнате много писем от него. Редко видимся, потому как он наследник другого Дома, но, когда мы встретились, я поняла, что моё сердце словно знало его всегда.

Вал говорил, что обязательно заберёт меня, потому что чувствует то же самое. Неужели день настал? Он решил жениться на мне прямо сейчас?

Мои грёзы прерывает распахнувшаяся дверь. Вместе со стелющимся по полу сквозняком в зал входит мужчина. Крупный, но не слишком высокий, с широкими плечами, которые кажутся ещё шире из-за тяжёлого мехового плаща.

В первый миг я не придаю значения внимательности, с которой он меня изучает. Затем незнакомец неприятно усмехается и кивает:

– Что ж, Аелл, я согласен. Девка и правда хороша, я готов её забрать. Получишь отсрочку до весны. А если она и правда окажется такой, как ты описывал, я зачту её как плату за этот год.

Его слова эхом повисают в зале и кажется, что они выбили окна, настолько холодно становится. Я нервно улыбаюсь, переводя взгляд с дяди на незнакомца и жадно всматриваюсь в их лица.

Это же шутка? Это не может быть правдой, так?

Я же не вещь какая-то, меня нельзя просто так отдать в качестве платы. Да, у меня нет другого покровителя, кроме дяди Аелла, но… Он же не поступит со мной так?

Я не могу. Вал заберёт меня. Я думала, весной, но…

– Авалина, иди и собери свои вещи.

– Ч-что? – я сглатываю. – О чём вы говорите?

– Ты выходишь замуж, девочка, – устало бросает он, тряхнув кистью. Будто кость собаке. – Благодари богов за то, что они привели нить твоей судьбы в руки Сидда из Дома Кровавой луны.

Я вздрагиваю и медленно перевожу взгляд на незнакомца. Дома, в названии которых присутствовала «луна», принадлежали двуликим. Они чтят лунного бога и совсем иначе видят жизнь.

– Но… дядя… – пробую возразить я. – Мы ведь…

– А она своенравная, верно? – губы Сидда кривятся в злой усмешке. Я замечаю удлинённый сильнее обычного клык. Он точно двуликий!

Мамочки…

– Немного есть, – нехотя соглашается дядя. – Черты матери.

Двуликий подходит ко мне вплотную. Очень хочется убежать, но ноги будто прирастают к полу. Не двинуться. Всё моё существо трепещет перед ним. Я чувствую, что нахожусь рядом со зверем, хотя глаза и обманывают видом человека. Сидд ненамного выше меня, но, стоя рядом, я всё равно что никчёмная букашка. Тяжесть его присутствия вынуждает робко опустить взгляд и сжать кулаки, чтобы не дрожали.

В груди леденеет от мысли, я до сих пор жива только потому, что он мне позволяет.

– Так даже интереснее, – холодно усмехается Сидд, схватив меня за подбородок и вынуждая вскинуть голову.

Теперь я смотрю в его глаза. Зеленовато-серые, холодные и надменные. Под ними мешки, будто он плохо спит или пьёт перед сном слишком много жидкости. Если бы я встретила его на улице, то не задержала взгляда дольше одного удара сердца. А уж допустить мысль, что двуликий станет моим мужем – совсем абсурд. Я должна выйти за Валфрика, разве может кто-то другой с ним сравниться? И тем более Сидд.

– Слушай меня, девочка, – мужчина грубо проводит пальцем по моим губам, царапая тонкую кожу шершавой и пахнущей солониной подушечкой. – Я позволяю тебе взять вещи, которые пригодятся тебе зимой. Если тебе ничего не нужно, я прямо сейчас закину тебя на плечо и наконец оставлю этот крысятник.

Различаю, как скрипнули зубы дяди. Что там, мне и самой обидно слышать подобное о нашем Доме. Спорить страшно, перечить – ещё страшнее. Я опускаю взгляд и медленно отступаю, выскальзывая из хватки мозолистых пальцев. Сердце колотится так, что его, должно быть, слышно во всём замке.