Выйдя на маленькую площадь, Эдит еще раз протерла лицо. И что с ней сегодня такое? Что за слезы посреди улицы? Она ведь выросла в семье, где показывать грусть на людях было под запретом. Она не понимала, что с ней происходит, раньше такого не бывало, и это ее тревожило.

Подняв голову повыше, Эдит пересекла Хлебную площадь. Она шла к дому управляющего Мустафы, чтобы попросить его найти экипаж, который отвез бы ее мать на вокзал. Но от Французской больницы она успела дойти лишь до улицы Хаджи Франгу, когда попала под ливень. Видимо, чрезвычайное положение в городе отразилось и на ней. Разве время сейчас ворошить прошлое и плакать на виду у всех?

Утром, после их соития у входной двери, Авинаш ушел в английское посольство, Эдит же – не помывшись, так как греть воду она не умела, – начала одеваться. Собиралась навестить бабушку, лежавшую во Французской больнице. Они с матерью условились встретиться уже там. Управляющего не было, а значит, не было и возможности узнать, в силе ли их договоренность. Интересно, а в Борнове уже слышали о прибытии греческих солдат? Ждали их с самого начала мая, но дату прихода флота держали в тайне до последнего дня. Мать должна была приехать на восьмичасовом поезде, и вряд ли она успела что-то узнать о творящемся в городе, так что в назначенный час наверняка будет в больнице.

Прежде чем отправиться туда, Эдит решила взглянуть на набережную.

Лучи выглянувшего после дождя солнца коснулись ухоженных садов на улице Васили, пахло травой и цветами, к свежему аромату примешивался запах соли и водорослей, принесенный ветром с залива. Когда Эдит выходила из сада, звякнул колокольчик на кованой калитке, и короткий мелодичный звон эхом пронесся по пустой улице. Мостовая сверкала, словно только что отполированная, а из ярко-голубых прорех на пока еще не полностью очистившемся небе лились потоки света.

Чтобы не испачкать туфли, Эдит старалась не наступать на каменные бруски, неплотно сидевшие в мостовой. Без камеристки затянуть корсет не удалось, и в одном лишь платье она чувствовала себя голой; тело еще хранило следы нежных прикосновений любовника.

При виде пустой улицы снова поднялся утренний страх. Обычно в этот час в их квартале было тихо и спокойно, но не безлюдно, как теперь. Должно быть, соседи крепко заперли двери, закрыли ставни, как наказывал ей вчера вечером Авинаш, а может, и разъехались. И почему она не пошла вместе с Авинашем? Больница находилась как раз по пути в английское посольство – он бы проводил ее. Упорное стремление Эдит к самостоятельности иногда очень утомляло.

Оказавшись на бульваре Алиотти, Эдит замерла в изумлении. Он весь был усыпан лепестками роз: белыми, малиновыми, красными. Казалось, что под ногами бархатный ковер. Цыганки побросали свои корзины по краям бульвара, а сами, наверное, устремились на набережную. Или же, возможно, сбежали, только услышав о прибытии греческих солдат. Закрыв глаза, Эдит вдохнула аромат. Когда она училась в Париже, у нее была подруга Фериде; отец этой Фериде каждый год присылал множество бутылочек с розовым маслом, на случай если дочке понадобятся деньги. Француженки, как и Авинаш, сходили с ума по густому аромату. Интересно, Авинаш видел это море кружащихся лепестков?

На улице Месудийе навстречу ей, смеясь и распевая песни, шли школьники. Со стороны набережной доносились звуки духового оркестра. Так вот что за шум она слышала с самого утра. А подумала – Смирну обстреливают! До чего же часто человек сам себя обманывает.

На улице между тем народу все прибывало. Если ее район как будто вымер, то живущие здесь, наоборот, нарядились, напомадились и с флагами в руках вывалили на улицу.

Вместо того чтобы продолжить путь к больнице, Эдит повернула на улицу Белла-Виста, и ее тут же окружили девочки в белых платьях, с букетами ромашек в руках; пожилые женщины несли бутылочки с розовым маслом. Толпа, словно бурный поток, поглотила ее и понесла дальше к набережной, где были лучшие кафе, роскошные отели и театры.

На Кордоне яблоку негде было упасть. Все от мала до велика размахивали бело-голубыми флагами, приветствуя стоявшие в заливе корабли. «Зито Венизелос!» – дружно кричали собравшиеся. А корабли в ответ не переставая гудели. Свою ноту во всеобщее возбуждение добавляли и церковные колокола.

Поздоровавшись с несколькими знакомыми у клуба «Спортинг», Эдит пошла к кинотеатру «Пантеон», откуда махала рукой Зои. Вместе с маленькой дочкой Зои пыталась протиснуться через толпу. Ее темноволосая кудрявая голова мелькала среди шляп, то исчезая, то вновь появляясь. Добравшись наконец до Эдит, она закричала, как ребенок:

– Мадемуазель Ламарк, они приплыли! Видите? Эдит-ханым му, они приплыли!

Щеки ее раскраснелись от волнения, глаза сияли восторгом, как будто зрили чудо. «Приплыли, приплыли», повторяла малышка за матерью, как попугай. Эдит знала Зои с малолетства, но никогда еще не видела ее такой счастливой.

– Корабли вошли в залив рано утром. Мне эту новость принес на рассвете муж. Вставай, Зои, говорит, григора, эла… – Она говорила с той же торопливостью, с какой ест хлеб изголодавшийся. – Я думала, получится снова как на прошлое Рождество. Помните, народ тогда собрался на пристани Корделио поприветствовать солдат, а пристань не выдержала и рухнула, двенадцать человек утонуло. Вот, думаю, и теперь только зазря шум поднимут. А муж, оказывается, заранее обо всем знал, но молчал. Люди-то здесь уже с полуночи собирались. Так на узлах и тюках и спали. На этот раз они и правда приплыли!