Случившееся на прошлое Рождество Эдит помнила. Как только прошел слух, что якобы броненосец «Леон» отплыл по направлению к Смирне, живущие в городе греки повесили на фасаде церкви Святой Фотинии огромный греческий флаг. Особо воодушевленные стали распевать повсюду, даже в тавернах, греческий гимн. Но в итоге слухи так и остались слухами.

Авинаш рассказал ей, что в тот раз английский премьер Ллойд-Джордж вынужден был прервать высадку, так как не смог заручиться достаточной поддержкой от других европейских стран. Но теперь, после того как итальянцы без согласия союзников провели высадку своих солдат в Кушадасы и Анталье, обеспокоенные союзники дали Венизелосу зеленый свет, и он первым делом отправил свои корабли в Смирну. Но Зои об этих играх сильных мира сего знать не знала, а если б и знала, ни за что бы не поверила.

– Но в этот раз все по-другому! В этот раз солдаты никуда не уплывут, – продолжала щебетать Зои. – Теперь мы спасены. Мы свободны, Эдит-ханым! Наконец-то свободны! Вы только посмотрите на наших эвзонов! Ах, мои герои! Храбрецы мои! А какие на них фустанеллы!

Солдаты между тем танцевали танец зейбек [48] вокруг груды оружия, сложенного перед Охотничьим клубом. На них были юбки в складку цвета хаки, на ногах – кожаные чарыки с черными помпонами на острых носах, а за поясом – клинки. Дочка Зои помахала рукой голубоглазому офицеру с аккуратной бородкой, стоявшему возле воды, и тот с улыбкой помахал в ответ.

Все вокруг напоминало ярмарку. Сновали уличные торговцы с подносами на голове, предлагавшие сладости, орехи и халву; иногда они отыскивали свободное местечко и, желая перевести дух, устраивали прилавок. Эдит заметила нескольких зеленщиков, которые вели своих ослов, нагруженных большими корзинами, сквозь бушующую толпу. Чуть дальше, перед «Кафе-де-Пари», она увидела еще двух своих служанок с бело-голубыми флагами в руках: они переглядывались с солдатами, смеясь и подталкивая друг друга локтями. Церковные колокола ни на секунду не смолкали, девушки и женщины осыпали цветами проходивших перед ними военных.

Зои пыталась перекричать двигавшийся мимо духовой оркестр:

– Ах, кирья Эдит му! Жаль, вы не пришли пораньше! Представляете, митрополит Хризостом упал на колени и поцеловал флаг! Все рыдали, даже мужчины. А потом все войска прошли парадом по Кордону, и вел их за собой сам митрополит. Их забрасывали цветами и обливали розовым маслом. Это словно сон наяву!

Глядя на толпу, Эдит вдруг почувствовала себя одинокой и измотанной. Почему у нее никогда не получалось ощутить себя частью целого, почему ей трудно было присоединиться ко всеобщему веселью и радости? Все, чего ей сейчас хотелось, это вырваться из кишащей толпы и остаться наедине со своей тревогой, которая с каждой минутой нарастала.

Ухоженный сад вокруг Французской больницы под сенью гордых кипарисов виделся райским пристанищем вдали от всего этого гвалта, но как пробраться сквозь людской поток? Надо бы найти экипаж. Протискиваясь между громкоголосых подростков, армянок, крепко держащих за руки чернокосых дочерей, торговцев-зеленщиков с их неповоротливыми осликами, Эдит вышла на улицу Параллель, а оттуда – на улицу Френк, где все магазины и лавочки стояли с закрытыми ставнями. Вокруг не было ни одного экипажа. Может, все-таки стоит пойти в английское посольство, которое находилось поблизости, и попросить помощи у Авинаша?

Ровно в этот момент со стороны порта донесся грохот, и следом ухнул разрыв. Должно быть, снова приветственные залпы с кораблей… Но вдруг музыка и песни стихли, улицы наполнил непонятный тревожный гул. «В солдат стреляют, по нашим эвзонам открыли огонь!» – крикнула молодая женщина с ребенком в руках, бежавшая вверх по улице Ингилиз-Искелеси [49] навстречу Эдит.

Военные вытащили штыки и нырнули в охваченную паникой толпу. Кто-то крикнул: «Пулеметы!» – и люди неудержимой волной хлынули от набережной в город. Школьники плакали, пожилые женщины с розовым маслом в руках растерянно замерли, не зная, что делать, кто-то молил о помощи бегущих мимо, священники в черных рясах раскидывали руки, пытаясь успокоить толпу, но тщетно.

Бесцеремонно работая локтями, Эдит добралась до площади Фасула и там под чинарой увидела несколько экипажей. После долгих пререканий о цене один из извозчиков согласился довезти ее до Французской больницы. Пока они ехали по тряской мостовой, Эдит наблюдала, как обеспокоенные матери загоняют домой одетых в древнегреческие наряды детей, как мужчины закрывают ставни, запирают лавки. Перед лицеем Нотр-Дам-де-Сион турок-полицейский держал за руку мальчишку, который плакал и что-то бормотал. Дедушка, дедушка… Кажется, малец потерялся, поняла Эдит. Меж бровей у нее залегла складка, такая глубокая, что стало больно. Возле больницы экипаж замедлил ход, и она, выскочив на ходу, проскользнула в сад мимо одетых в длинные черные платья медсестер, которые как раз в эту минуту с растерянным видом пытались закрыть ворота.

Шум с набережной сюда почти не долетал. Больные, сидевшие на лавочках в тени огромных деревьев, тихо беседовали – похоже, они и не знали, что творится в городе. Больница, на крыше которой развевался французский флаг, казалось, была местом безопасным. Но и здесь спокойствие могло нарушиться.

Эдит взлетела по мраморным ступеням и остановилась у двери, чтобы немного успокоить дыхание. Палата бабушки Жозефины находилась на втором этаже. Джульетта стояла у окна, выходившего во двор, и пыталась разобрать, что написано на листке бумаги, который она держала на вытянутой руке, а Жозефина с кислым видом смотрела на дочь. На ее подбородке росли пучки жестких седых волос. Три месяца назад ее разбил паралич. Мозг тоже пострадал, и разговаривать она не могла, но правой рукой кое-как могла держать карандаш и желания свои пыталась излагать в письменном виде.