Лиза вспыхнула, но не от слов, а от его взгляда. А я вдруг совершенно точно осознал, что этот парень мне не нравится, хоть он и лётчик. Должно быть, я взглянул на него не очень ласково, но лишь Филипп перехватил мой взгляд, Глеб на меня не посмотрел за весь вечер.

Филипп молчал. Может, и он ожидал от Лизы ответа на этот вопрос.

— Видите, я угадал! — торжествовал Глеб. Лиза чуть выпрямилась и покачала головой.

— И угадали и нет. Скажите, вы читали о путешествии Черской — жены великого исследователя Сибири Ивана Дементьевича Черского?

— Ну и что? — торопил Глеб.

— Мавра Павловна была другом и помощницей мужа во всех его экспедициях, трудах, испытаниях. Она вместе с мужем и двенадцатилетним сыном Сашей пересекла непроходимые до того горы — между реками Индигиркой и Колымой... Белым пятном на карте Севера были места, по которым они прошли. Теперь этот горный хребет носит имя Черского. Всегда вместе по трудным и тёмным дорогам. Они плыли по Колыме, муж её умирал, а она выполняла все научные наблюдения, какие надо, заботилась о больном и о ребёнке. Мавра Павловна думала, что не переживёт смерть мужа, так она его любила... За то любила, что он поднял её до подвига...

Простая малограмотная девушка... Что бы ей досталось в удел, не встреть она ссыльного учёного Ивана Черского? Он сам и образование ей дал и повёл за собою. Но ведь и он, слабый, больной, без неё давно бы пал духом. Это она, сильная русская женщина, поддержала его.

Когда у мужа началась агония, Мавра Павловна стала учить мальчика, как поступить с бумагами и коллекциями, если и она умрёт. Черский сказал: «Саша, слушай и исполняй...» С этими словами он умер. Но Мавра Черская все вынесла и довела экспедицию до конца. Вот. Мне бы хотелось стать такой женщиной, как эта Черская. О такой любви я мечтаю.

Лиза опять смутилась. Может, испугалась, что слова её примут за хвастовство?

— Конечно, теперь и без мужа можно идти в экспедицию, если окончишь университет, — тихо добавила Она. — Но мы заговорили о любви...

— Женщины любят сильных, неудачников они презирают, — с горечью сказал Глеб. Оживление его погасло, как и золотые искорки в глазах.

— Черский был слаб, чахоточный даже, но любовь замечательной женщины сделала его сильным, — живо возразил Мальшет.

— Он был силён духом, тем и покорил её! — Глеб нервно поднялся с места и заходил по комнате, натыкаясь на мебель. — Знаете, что сказал мой отец, когда я добился своей цели? Он сказал: «Научить летать можно и медведя. Весь вопрос — долго ли он будет летать». Как видите, он был прав. Второй раз замертво вцепиться в штурвал...

— Очень прошу, Глеб, не впадай в истерику, — насупившись, попросил Мальшет.

Глеб обиделся и замолк.

Мы с Лизой ещё не убрали со стола, как послышалось фырчание мотора. Фома подвёз на своём мотоцикле закутанного до самых глаз Ивана Владимировича.

Охи да ахи, восклицания, знакомства, я снова поставил самовар. Теперь поили и кормили вновь прибывших, а мы так, за компанию, выпили по стаканчику. Раскрасневшийся от ветра Фома, в морской суконной куртке и фуражке, очень обрадовался Мальшету, но испугался, увидев на его голове окровавленный бинт.

— Ничего особенного, можно уже снять, — сконфузился Мальшет. Он хотел содрать бинт, но мы запротестовали.

Мальшет объяснил Ивану Владимировичу, почему он очутился здесь: хотел повидаться с автором труда о климате Каспия.

Разговор не вязался. Иван Владимирович устал с дороги и скоро ушёл спать, извинившись перед всеми. Фома угрюмо разглядывал лётчика: чем-то он его поразил.

Я стал мыть посуду, Лиза осторожно, чтоб не запачкать нового платья, вытирала её чистым полотенцем.

— Думаю, что устали, и спать пора давно — такое пережить сегодня, — обратилась она к потерпевшим крушение.

Фома поспешно поднялся и стал прощаться. Я вышел его проводить. Луна безмятежно плыла в вышине, озаряя холмы и море.

— Может, останешься ночевать, — нерешительно пригласил я, — постелю на полу... А? Вместе ляжем. Ехать далеко.

— Спасибо. На мотоцикле скоро. Откуда они взялись... вдруг?

Я ещё раз объяснил ему все. Фома чего-то долго размышлял.

— Чей же сын... этот Глеб Львов? Однофамилец или... Я так и ахнул: как же до меня не дошло? Слишком я обрадовался Мальшету и ничего не соображал. Конечно, Глеб Павлович Львов — сын профессора Львова, климатолога и географа...

— Его сын? — шёпотом допрашивал Фома. Кулаки его угрожающе сжались.

Я просто, что называется, обалдел. Неужели Иван Владимирович узнал Глеба и оттого был так сдержан и скоро ушёл к себе? Ну да! Как же я — то был так недогадлив? И сестра тоже...

— Глеб ни при чём, — стал я торопливо доказывать Фоме, — он сам пострадал от отца. Даже мачеха была к нему добрее, чем этот родной отец.

— Мачеха... Ты говоришь о моей матери? Она была к нему добра... к своему новому сыну? Зато меня она бросила...