А как из Солони в Тень попасть, один владыка с тех пор и знал. Обратно же в Солонь никто из Тени не хотел – в крикливые сёла, в надменные города. Жила Тень тихим трудом, мягким светом, стоял дворец владыки в Темень-Горах, и сказки оживали в скалах, да в осиннике, да у Сизой речки. И если уходило всё же Тенное существо в Солонь, худо приходилось и ему, и Тени: появлялась прореха, чрез которую зло земное возвращалось из Тени в Солонь… Но немного было таких охотников, а вскоре и перевелись те, кто помнил, как это делать.

Так и жили Тень и Солонь, мало что друг о друге ведая. Менялись владыки, зло земное уходило с большими дождями, вёсны являлись в срок, а когда выплывал на небо серебряный месяц, засыпали птахи лесные и дети малые. И ты засыпай, Кощей».

Оленёнок выскочил из кустов, пролетел стрелой по поляне: шея высокая, уши бархатные, глаза громадные, будто влажные ягоды смородиновые. Яромила тихонько засмеялась, протянула руки. Иван тоже засмеялся – негромко, как матушка. Оленёнок остановился. Помедлил, задумчиво кося глазом на царицу с царевичем. Качнул рыжей головой, на которой только прорезались рожки.

– Ай люлень, – подозвала царица. – Ай люлень ты мой олень.

Оленёнок подался на голос. Яромила вынула из складок охабня [19] кружок моркови, протянула на раскрытой ладони.

– Ай люлень ты мой олень, убегай в лесную тень.

Оленёнок подошёл, обнюхал ладонь, взял угощение.

– Я тоже хочу, матушка, – попросил Иван.

Яромила вынула ещё два кружка, два маленьких солнышка. Одно дала царскому сыну, другое – лесному. Иван боязливо вытянул руку, раскрыл ладонь. Оленёнок принялся обнюхивать пальцы, щекоча носом. Ветер шевелил листву, солнечные пятна пролетали по светлой шкурке. В выпуклых глазах отражались Иван, Яромила, веточки ольхи. Иван хихикнул: олень коснулся ладони шершавыми ласковыми губами. Ткнулся, слизнул морковь. Вздрогнул, подскочил и помчался прочь.

Затрубил рог. На поляну выехали всадники: царь и Вышата-воевода. Через седло позади Милонега перекинута была лисица.

Иван вцепился в руку матери. Царь натянул поводья – румяный, громадный, с сияющими глазами. Подал царице лесные дары: бруснику, вербейник [20] , ветреницу [21] . Крепко, по-лесному от царя пахло, только странный пустой дух вплетался, перебивал ласку. Милонег спешился, прижал Яромилину ладонь ко лбу, закрыл глаза на мгновенье. А затем показал Ивану на лису, перекинутую через седло:

– Гляди какая. Ай и шапку тебе сошьём на зиму, Ванька! И на рукавицы хватит.

Громче трубили рога, всё ближе шуршали по лесной мураве копыта, лаяли собаки. Земля дрожала: мчалась от поля свита, не поспевшая за царём к опушке. Иван выглянул из-за материнской руки, потянулся к лисе. Шерсть у неё была густая, рыжая, брюхо белое.

– Ну, потрогай. Ишь, мягонькая, – разрешил царь.

Иван коснулся шерсти, провёл пальцем по тёплому уху. Весело спросил, совсем осмелев:

– Почему она ушами не ведёт?

Царь ловко подхватил лису; та шевельнулась, будто кукла у няньки в ладони. Обвисла в руках Милонега и повернулась к Ивану левым глазом – чёрным, застывшим, с уголка сизым. Шерсть вокруг глаза сморщилась, будто лиса хотела заплакать, да так и замерла – как Иван, бывало, когда батюшка окликал: «Девонька! Али реветь станешь?»

– Ты её подстрелил, что ли? – выдохнул Иван.

– А для чего ж ещё на охоту ездят? – раскатисто засмеялся Милонег. – Ну, мы за манком приехали. Лисиц видимоневидимо нынче.

– А манок зачем? – прошептал Иван, гладя шерсть, склоняясь ниже и ниже над лисой.

Из зелёного моря вылетели птицы, взвились с клёкотом в небо. Фыркали лошади, заливались лаем псы.

– В него дунешь – он раненым зайцем закричит, – объяснил царь. – На крик лиса и пойдёт. А сами-то зайцы ишь как ловко прячутся. Вот вроде тебя: как забьёшься в угол во дворце, так и не найдёшь.

Совсем близко заржали лошади, всколыхнулись ветки, и на поляне стало темно от наехавших всадников. Матушка взяла Ивана за руку, придержала. Всхрапывали лошади, смеялась свита. Густо запахло полынью и дымом.

– Ещё манок бывает, который как мышь пищит, – добавил царь. Вгляделся в Ивана, тряхнул лису. Та повисла тяжёлая, тихая, пустая. Иван зажмурился. Сощурился царь:

– Да ты никак ревёшь?

– Милонег, – певуче окликнула царица. – Мал он ещё. Жалко ему лису.

– Жалко, – выдавил Иван.

– Жа-алко… – протянул царь, поправляя подпругу. – Ну? Где манки?

Охотники заторопились, принялись рыться по сундукам на краю опушки. Яромила тронула за плечо Ивана:

– Пойдём домой, Ваня.