— Но вы не принимаете активного участия в управлении этим фондом?

Он снова рассмеялся. На ней раз его смех содержал в себе горечь.

— Куда уж мне управлять фондом, когда мне даже не разобраться с детской игрой «Продажа лимонада» (Lemonade Stand).

— Что ж, давайте поработаем над этим. Давайте посмотрим новые проекты.

Он пожал плечами.

— Слишком много работы. Слишком много беспокойств.

— Лорен так же думает?

— У нее своя фирма, занимающаяся связями с общественностью. Работа занимает все ее время, хотя Бог свидетель, деньги ей не нужны.

Я решил спровоцировать его. Он настолько легко отказывался от любых амбиций и целей, что я усмотрел в этом некий симптом беспокойства души.

— Значит, дома вы занимаетесь тем, что вам доставляет удовольствие, и если устали, в любой момент можете лечь и вздремнуть.

Он настороженно посмотрел на меня, словно я его в чем-то уязвил.

— Все так, кроме одного момента: иногда вздремнуть.

— Значит десятичасового ночного сна вам достаточно?

И тут с него слетел весь внешний лоск. Тело обмякло. Он смотрел на меня как затравленный зверь.

— В последнее время я вообще не сплю. Мне не уснуть. И даже самые сильные снотворные на меня действуют лишь на пару часов.

— Тем не менее, вы ведете идеальную жизнь: у вас много денег, вы имеете возможность следить за своей внешностью, женщины не сводят с вас глаз, у вас понимающая жена, роскошный дом. Да, возможно, родители не уделяли вам внимания, но они обеспечили вас материально, к тому же, как вы говорите, они вас любили. Так что же на вас так сильно влияет? Что не дает уснуть?

Он пытался говорить спокойным голосом, но у него никак не получалось.

— Ужас, доктор Вайс. Непрекращающийся страх.

Я почувствовал, как у меня самого пробежали мурашки по коже.

— Страх перед чем?

— Перед смертью. Я все время пытаюсь убежать от этого страха, но он всегда догоняет меня. Женщины — это лишь временное убежище от страха, точно так же, как и любая моя работа. Ничто не способно усмирить этот страх. Мне тяжело выходить из дому, и было нелегко прийти сюда, потому что я уверен, что попаду в ДТП. Я не могу водить машину. В нашем доме столько систем сигнализации, сколько не имеет ни одна мафия. Мы редко путешествуем — боюсь самолетов. Стоит мне услышать какой-нибудь громкий звук, как я сразу лезу под стол. Я — как ветеран Вьетнамской войны, которого мучают симптомы посттравматического стресса, хотя, на самом деле, на войне никогда не был. Даже не могу представить себе, как бы я держал в руках оружие. Господи, да мне далее страшно разделывать индюшку! На прошлой неделе я услышал хлопок в двигателе автомобиля и сразу упал в обморок. Я решил, что это уже граничит с безумием, и поэтому позвонил Вам.

Он снова сел на стул, бледный и весь трясущийся. Я часто затрудняюсь определить, где находится причина симптомов пациента — в настоящей жизни или в каком-то событии из прежних жизней. Учитывая историю настоящей жизни Джона, этот вопрос здесь не встает: Его травму может объяснить только то, что происходило в его прежней жизни или в нескольких прежних жизнях.

— Я — как затравленный зверь, — сказал он. — Ничего не может быть хуже того, что я испытываю сейчас.

Наши первые попытки ни к чему не приводили. Казалось, Джон не желал исследовать прошлое. В конце концов, он достиг некоего значимого для него периода, который побудил его к действию.

«Это было много веков назад, — начал Джон. Его глаза были закрыты, но в теле сохранялось напряжение. — Я — великий воин, король-воин. Возглавляемая мною армия встала лагерем за пределами укрепленного города. Городские стены невозможно было протаранить. Многие слегли с дизентерией, и нас осталось слишком мало, чтобы организовать наступление. Но если мы не возьмем этот город, все узнают о нашей слабости и убьют прямо на месте. Я назначил переговоры с правителем города. Чтобы скрыть наше плачевное состояние, незадолго до встречи я прошу своих людей разбить палатки и облачиться в доспехи. Я говорю правителю, что те люди, которых он видит со своей крепостной стены — лишь малая часть моей армии. Неподалеку расположилась армия в три тысячи человек, и стоит мне подать им сигнал, как они тотчас пойдут в атаку. Они несколько месяцев не видели женщин, поэтому, если он добровольно не сдаст город, то мало того, что они изнасилуют их жен и дочерей, — они перебьют всех мужчин, а младенцев зажарят на вертелах.

Мои люди уже вершили подобные зверства в других битвах, и слух о них дошел до этого правителя. Поэтому он верит моим словам. ‘Что вы попросите меня сделать?’ — спрашивает он. ‘Мирно сдаться, — отвечаю я. — Мы на некоторое время войдем в ваш город, чтобы отдохнуть и позаботиться о наших конях. Потом уйдем. Нам предстоит выиграть более важные битвы’.

Правитель соглашается. Он открывает ворота города. Мои люди тут же идут в атаку. Они убивают всех годных к военной службе людей. Они похищают женщин, и я насилую дочь правителя, поскольку тоже давно был без женщины.

Сделав свои гнусные дела, мы подожгли город, а сами удалились, заперев за собой ворота. Огонь распространился на лес, который был поблизости, но мои люди не пострадали. Все, кто остались в городе, сгорели заживо. Мое имя становится синонимом жестокости и разрушения. Меня всюду боятся. Великие правители отдают мне невиданные богатства, лишь бы предотвратить мое нападение. Я могу купить все, что хочу, иметь все, что хочу.

Я повел его обратно в настоящее.

— Включая Мадагаскар? — спросил я его, когда речь зашла об его ощущении богатства и власти.