Шрифт:
На душе впервые чуть отступает смута. Я знаю, что меня снова накроет тоска и боль, точно саван, но сейчас этого нет. Главное, что сейчас я делаю свои первые вдохи свободы…
Полной грудью.
«Мой счастливый балкон»
Лера
– …И что там? Расскажи…
Слава блаженно улыбается, откинувшись на шезлонге назад. Я не могу сдержаться и улыбаюсь ему в ответ.
Наш младший братик.
Он всегда был маленьким солнышком, и они с Ильей две монеты с абсолютно разными насечками. Илья - сбитый, грубоватый, ершистый ежик. Он и в детстве был маленьким волчонком, а Слава…Слава - солнышко. Даже в самые плохие моменты жизни, когда казалось, что лучше выйти за порог и идти, пока ноги в кровь не сотрешь, он так звонко смеялся, что на сердце теплело.
Помню, как даже стены серой квартиры расширялись, а еще помню, как во время очередных застолий, мы втроем прятались в нашей детской комнате. Я вешала простынь, включала тихую музыку, прежде загородив дверь внушительным шкафом, чтобы к нам никто не «заглянул». Мы садились в круг, и я читала какую-нибудь книгу. Особенно хорошо было летом. Тогда вообще можно было засесть подобным образом на балконе, есть свежую черешню и не думать, что за пределами этого маленького шалаша вообще что-то еще существует.
Так прятаться придумал Слава. Он тогда увидел картинки с индейскими вигвамами и потребовал повторить. Он зародил эту традицию…
– Ты стал еще красивее, - подкладываю руку под голову и чуть морщу носик с улыбкой, - Это вообще законно? Девчонки, наверно, с ума сходят.
Брат звонко смеется.
Ко мне в комнату заглядывает Илья. Он оценивающе смотрит сначала на меня, потом в экран планшета, потом закатывает глаза.
– Опять гогочет. Сколько можно?!
Через мгновение он подходит к постели и плюхается рядом.
Снова появляется ощущение, будто бы я нахожусь в том самом коконе. Внутри есть мы, а снаружи? Неважно, что снаружи…
– Чего ты вечно ржешь?
– цыкает Илья, Слава жмет плечами.
– Жизнь у меня веселая. Кстати, ты ему делаешь комплименты? Нет? Пора начинать. Скоро он своими колючками сам начнет давиться.
Илья опять закатывает глаза.
Я опять улыбаюсь.
Слава опять смеется.
Боже…как мне хорошо.
Подползаю ближе к брату, толкаю его лбом в плечо и шепчу.
– Спасибо вам. За то, что вы есть. Мои самые красивые, лучшие мальчики на свете.
Повисает тишина.
Я не прошу ответа, потому что есть такие отношения, когда ответ уже не нужен. Он прописан тонкой рябью и всполохами воздуха, очерчивая крепкую, вечную связь между родными людьми.
Так хорошо…
Поднимаю глаза и смотрю в профиль Ильи.
– И да. Ты тоже у меня очень красивый. Я вами обоими горжусь просто безумно!
– Та-а-ак…что происходит?!
– Илья чуть ежится, потом переводит на меня взгляд, - Ты чего такая…
– Какая?
– Знаешь сама. Что случилось? Он приезжал?
Моя улыбка медленно сходит с лица.
Нет, он не приезжал. Я так и не включила свой телефон, поэтому думаю, что на нем очень много пропущенных, но лично? Я Рому не видела с того дня. Думаю, Илья ему что-то сказал. И нет, не угрожал, конечно же, ведь угрозы Рому едва ли напугали бы. Тут явно что-то другое…
– Что ты ему сказал?
– тихо спрашиваю, разглядывая ромбики на одеяле.
Илья вздыхает.
– Неважно.
– Угрожал?
– Пф. Будто бы это помогло. Нет.
– Что тогда?
– Лер, это неважно. Скажи просто: приезжал?
– Нет.
– Значит…- Илья обрывается на половине фразы и смотрит на Славу.
Младший притих.
Конечно, он уже знает. Не от меня. Думаю, ему рассказал Илья, и я благодарна. Рассказывать самой - как насиловать душу огромным страпоном. С шипами.
Я не готова.
– Ты маме рассказала?
– тихо вклинивается в наш разговор брат, я перевожу на него взгляд, мотая головой.
– Пока нет.
– Она узнает.
– В курсе, и тогда начнется.
– Думаешь, будет переубеждать?
– А ты сам как считаешь, Слав?
Вопрос резонный. Мама у нас…я ее люблю, правда, но она пассивная. Это неплохо, конечно. Не все люди похожи на меня или…Эмиля. Многие выбирают жить, плывя по течению, и я знаю, что она начнет тащить меня туда же.
– Мама легко найдет тысячу аргументов против развода, а я не хочу их слышать, - сознаюсь тихо, - Я боюсь передумать.
Парни молчат. Слава первый нарушает тишину, аккуратно ступая на очень тонкий лед моего относительного спокойствия.