— Бом! Бом! Бом! — раздался стук барабана, напугавший своей неожиданностью офицеров.

Какой-то офицер из столицы, напросившийся в отряд — тот самый измайловец Грушевский, любитель горной природы, — так торопился отведать халявной закуски генерала, что привязал свою лошадь к барабану. Испуганный конь мотал головой, ударяя барабаном о землю и еще больше пугаясь. Его едва успокоили.

— Ваша работа, милейший? — грозно спросил Крюков нашкодившего офицера, из-за которого прервалась дегустация местных вин. — Je vois, je vois, vous avez un nouveau cheval, tout rempli de belles qualitees comme vous meme[1].

Завтрак продолжился как ни в чем не бывало. Пришло время кофе и реквизированного горного меда в сотах, которые принесли на чистой дощечке.

Когда офицеры наелись, была дана команда отступать к миатлинской переправе через Сулак и устроить там лагерь. Офицеры предвкушали прекрасный обед из годовалого теленка. Солдат ждала их «крошенка» и печеные в глине куры, которых набрали в большом количестве, посворачивав им шеи. Настроение у всех было приподнятым.

Сразу задымили сакли. Казаки скакали по улицам, раскидывая горящие факелы. Кабардинцы весело шагали, распевая «эх, егеря, егеря!». Васина рота в полном составе гадила в стенах мечети. Потом осквернила фонтанчик на площади и бросилась догонять отходившие к реке войска.

Милов топал вместе со всеми, не в силах посмотреть кому-либо в глаза. Его мучила мысль, как в людях может уживаться вместе возвышенная любовь и откровенное скотство? Те, с кем он только начал служить, с такой искренней заботой относились к вверенным его попечению Маньке и Буланке. Заводили питомцев, на которых они, вырванные из родных деревень, переносили свою любовь, не имея возможности ее растратить на собственных детей. И эти же самые люди только что совершили святотатство и теперь весело распевают. Как?!

… На утро в лагерь пришли уцелевшие жители. Слезно просили разрешить им отстроить аул на пепелище. Благодарили, что не вырубили 70 десятин их прекрасных садов. Выкупили пленных, не попавших в общий список. Клялись в будущей верности. Крюков милостиво принял их подписку с присягой в покорности.

История разгрома аула Миатлы на этом не закончилась. В Петербург помчался жаловаться генерал-майор русской службы кумыцкий князь Муса-Хасай. Было назначено расследование. Крюков был отрешен от должности, но оставлен при армии. В 1840 г. уволен в отставку с мундиром и пенсией и вскоре умер. Пулло получил повышение по службе и стал начальником Левого фланга Кавказской Линии, как герой штурма Ахульго. Во время расследования он все валил на Крюкова.

Через полтора года отстроившийся аул сожгут мюриды Шамиля.

Коста. Метехский замок-тюрьма, октябрь 1838 года.

Утро красило красным цветом стены древнего замка, превращенного в тюрьму по приказу Ермолова. Я проснулся на голой шконке. Потянулся. Зевнул от души. Настроение отличное! Депрессии — как ни бывало! И казематом меня не напугаешь! Сиживал, знаю! В каменном мешке анапских казематов было пострашнее. А тут — курорт в сравнении с подземельем. Солнышко в окошко светит. Камера тесная — то не беда. Чувствовал себя как на экскурсии в будущее. Быть может, именно в этом узком пенале через 70 лет сидельцем станет главный экспроприатор Российской Империи, революционер Камо?[2]

Посетил парашу. Как опытный арестант, быстро размялся. Не успел я помечтать об утренней баланде на завтрак или, на худой конец, о кружке воды, тихо лязгнули засовы. Дверь беззвучно отворилась на смазанных петлях. В камеру вошел свежий и благоухающий кёльнской водой Александр Андреевич Катенин.

Мужчина хоть куда! Пышноусый, волнистая челочка, щегольской свитский мундир с вензелями императора на эполетах и с серебряным аксельбантом[3]. Истинный баловень судьбы. Похлеще растоптанного им Дадиани. Скромного майора на Калишских маневрах заметил царь. Стал постоянным партнером Николая в карты и его порученцем — одним из многих, стоит признать. На Кавказ приехал уже полковником.

У императора под рукой было больше сотни доверенных лиц из числа свиты. Многие выполняли ответственнейшие поручения. Как мне рассказали моряки, славный командир «Меркурия» Казарский, став флигель-адъютантом, громил флотскую мафию в Николаеве и Одессе накануне снятия Грейга и назначения Лазарева и умер при загадочных обстоятельствах в возрасте всего 36 лет. А Катенину выпало расчищать Авгиевы конюшни барона Розена на Кавказе. Насколько я мог судить, выходило у него неважно. Не в том смысле, что не было, за что зацепиться. А в том, что не дело воюющую армию дергать и пугать показательными арестами. Сводить личные счеты — и подавно!

— Поручик Варваци! — с порога начал Катенин. — По приказу Его Императорского Величества мне было поручено Вас арестовать и содержать под стражей… один день. Да послужит сие арестование вразумлению неразумного чада — так повелел Государь! — я похлопал глазами в легкой прострации. — Как видите, приказ я исполнил в точности! Вчера вы были доставлены в Мехетский замок, сегодня — прямо сейчас — будете освобождены! О том, что я вас доставил вечером, а выпустил утром, мы никому не скажем. Правда?