Сказал, а сам выпятился на него преданным взглядом полнейшего придурка. А пан майор Мазовшанский, который уже занес было кулак, чтобы врезать по роже слабоумному мальчишке, вдруг опустил плечи, как будто придавленный осознанием моей безумной мысли. Он смотрел на меня остановившимся взглядом, в котором внезапно начали появляться проблески интереса. А за ним — удивление, непонимание и надежда. Все это в секунду промелькнуло на багровой физиономии командира, после чего он спросил.

— Как зовут?

— Воин Золотарев, второй взвод третьей роты! — гаркнул я.

— Возьмешь двоих из своего отделения, лошадь, телегу, и тащи эту падаль сюда, — сказал майор. — Сержанту своему доложись. Скажи, что я приказал.

Да-а… Вот интересно, почему инициатива в армии всегда наказуема исполнением предложенного? Зуб ставлю, трупы рубить и доставлять их к месту назначения тоже будет боец Золотарев. Или я вообще ничего не понимаю в людях.

Все-таки я чертовски здравомыслящ, ведь хватило же ума не похвалиться Дубу и Марку, что я сам это придумал, иначе мог бы не дожить до штурма. Свои раньше прибьют. А словене из соседней веси не прибили нас потому, что мы забрали какого-то деда, который уже отходил, и соврали, что отвезем к лекарю. Родовичи до того обессилили, что даже спорить никто не мог. Их там едва половина осталась, и от той половины треть в бреду горячечном лежит. Две рябых тетки, что раньше переболели, ходили за всей своей родней как сиделки. И слава богу, что хоть так вышло. Когда я сказал парням по дороге, что придется свежую могилу разрыть, Дуб внезапно позеленел и побежал в кусты, где долго и основательно освобождал брюхо от остатков скудного обеда. В общем, мы справились, а доставку биоматериала, как я и думал, пан майор поручил мне. Видимо, он решил проверить до конца, на самом ли деле я такой чокнутый, каким выгляжу, или ему это только показалось.

Ущелье, густо поросшее елью, лишь на взгляд степняка непроходимо. А для сержанта Зимобора оно знакомо как мамкина сиська. По крайней мере, когда нас выпустили в ночи из ворот, он уверенно повел меня вдоль стены и нырнул в густой подлесок, которым покрыты здешние склоны. Лагерь мадьяр раскинулся в тысяче шагов. К нам пришли парни опытные, они знают, насколько бьют баллисты, установленные на башнях. Не случайно они крутились около стен, нарываясь на выстрел. Наши, разозлившиеся от потока оскорблений, пальнули несколько раз для острастки и даже убили одного коня. В общем, мадьяры разведку провели качественно и теперь наслаждались покоем вне досягаемости наших стрел.

— Не топай как больная корова, тихо иди, — шепнул Зимобор. — Ногу ставь мягко, так, как будто каждый сучок обнять хочешь. Иначе весь лагерь перебудим и дело не сделаем. Только зазря в дерьме этом извозимся.

— Угу, — промычал я. Мне с опытным охотником нипочем не сравняться, но я буду старатьсяизо всех сил…

Та тысяча шагов, что отделяла крепость от лагеря мадьяр, показалась мне вечностью. Добирались мы туда по склону горы не меньше часа, и я проклял все на свете, особенно суму с крайне неаппетитной поклажей, которую тащил в руках.

— Дошли, — выдохнул Зимобор и замер, раздвинув ветви подлеска. — Ждем рассветного часа. Тогда сон самый крепкий.

Ползти по мокрой от росы траве — удовольствие весьма среднее, а когда тебе нужно тащить суму, набитую кусками мертвечины — так и вовсе. Тут, с этого края, всего один пост, да и то пожилой мадьяр клевал носом у костра. Сильное охранение только со стороны крепости стояло. Здесь, у опушки леса, нападения не ждали. Мы подползали к палаткам и всадникам, которые храпели на свежем воздухе, положив под голову седло или снятый с коня хурджун. Кстати, стреноженные кони паслись тут же, рядом с хозяевами, и они косились на нас неодобрительно, как на существ, не заслуживающих ни малейшего доверия. Через несколько минут мы раскидали все, сорвали и брезгливо отбросили рукавицы, и собрались было уйти тем же путем. Только не тут-то было. Какой-то конь всхрапнул, учуяв запах крови, и разбудил часового у костра.

— Ки ван отт? — поднял голову воин.

Не нужно быть титаном мысли, чтобы понять, что это он сейчас вежливо поинтересовался, какого хрена тут происходит и кто тут шляется, пока он доблестно несет службу на посту.

— Ки ван отт? — требовательно повторил воин и встал, вытащив саблю.

Мы замерли, пытаясь притвориться спящими, но ночь уже была серой, а не черной, и отличить двух словен от степняков сможет даже слепой. Тупо по запаху. Кочевники пахнут весьма специфически: смесью запаха лошадиного пота, костра и месяцами немытого тела. Негде им особенно мыться в своей степи.

— Ки мага? — спросил мадьяр, указав пальцем на меня. Понятно. Интересуется, кто я такой и что здесь забыл.

— Я раб великого хана Абы, — ответил я на языке степи, и у часового округлились глаза. Видимо, его удивило мое произношение, отставшее от местного на двести с лишним лет.

— Тут стоять! — сказал он на ломаном языке тюрок. — Руки показать! Нож на бок у тебя! Нож у раб нет! Эленсег! Эленсег! — заорал он как ненормальный и захрипел, когда из его груди показался острие ножа Зимобора.

— Бегом к лесу, малец! — крикнул он мне.

Таиться смысла уже не было. Мадьяры вокруг очумело крутили головами и искали врага, про которого орал часовой, а мы припустили что было сил. И если я, худой шестнадцатилетний мальчишка, бегал как степной тарпан, то кряжистый Зимобор, который разменял четвертый десяток, легкоатлетом не был точно. И до леса он не добежал два десятка шагов, поймав спиной сразу две стрелы. Я скрипнул зубами. Не повезло мужику, а ведь я даже толком понять не успел, что он за человек.