В то же самое время. Префектура Чехия. Недалеко от баварской границы.

Одно-единственное имение, хоть и огромное — вот все, что осталось от былого величия рода Любимовых. Именно здесь когда-то начинал свой путь его основатель, десятник Любим. И именно этим имением поверстали сыновей рода за службу в клибанариях. А вот сейчас, после позорной отставки, черная туча повисла над семьей. Скоро приедут дьяки из Приказа Большого Дворца и погонят их отсюда взашей. Любимовы, конечно, с голоду не помрут, у них хватает имений в Анатолии и на Сицилии. И золота в банках Константинополя и Александрии тоже хватает, но сам факт… Их род, знатнейший в Северной империи, растоптан. А ведь еще совсем недавно о таком и помыслить было нельзя. Налоговые индикты, когда нобили получали заново свою же землю, давно стали сущей формальностью. Да и не служили некоторые роды вовсе, проводя жизнь в неге и удовольствиях. Но вот теперь все поменялось. Над головами чиновного люда словно просвистел меч палача и срезал прядь волос с макушки. И тут у всех словно глаза открылись. Одуревшие от ужаса дьяки вытащили откуда-то старые законы, еще времен императора Само, и грозили ими настоящим хозяевам империи. Все концы шли к великому логофету, который вдруг стал очень смел, чего раньше за ним не наблюдалось.

Старый дом, выстроенный в стиле римской виллы, служил роду уже больше ста лет. Тут когда-то стоял деревянный терем за тыном, но потом прапрадед покойного боярина терем тот сломал и выстроил особняк из камня, с теплыми полами, перистилем и с бассейном, в котором в июне разводилась целая бездна комаров. Внутри царила привычная роду роскошь, и даже недавняя опала не повлияла на обстановку никак. Слишком мало времени прошло.

— На волчонка своего надеется, пень трухлявый, — Тит Любимов, старший в роду, хмуро поднял кубок, и младшие братья стукнулись золотыми боками. — И как ты, Марк, не прибил его, когда в Сотне служил?

— Да в него словно дьявол вселился, — так же хмуро ответил младший из братьев. — Я же помню его. Ничтожество трусливое.

— Может, и ничтожество, да только от имени своего не отказался, — парировал Лука, который был средним. — И насчет трусости ты лишнее говоришь. Чего нет, брат, того нет. Притворялся он, значит, а ты и не понял того. Надо было забить его насмерть, и делу конец. За него ведь даже виру платить некому… было…

— Да кто ж знал, — засопел Марк. — Даже мысли не было, что так повернется все. Батюшка богу душу отдал, а теперь его же дьяки, что ему сапоги целовали, нас со своей земли погонят! Оставят только дом да сад при нем! А конопляные поля? А жито? А покосы? А пасеки? А людишки оброчные? В голове не укладывается.

— Да… — тоскливо промычал средний брат, — придавить бы его тогда, горя бы не знали! Сатана! Истинный Сатана! Прости меня, господи!

— Хорош скулить! — резко оборвал их старший брат. — Я вас не за этим позвал. Гонец прискакал от Войковых. Все, кого из легионов поперли, готовы на ублюдка пойти. И товарищи их тоже, кто служит пока. Многим новые порядки не по душе. А кое-кому заплатят по-царски, и они тоже пойдут.

— И сколько нас будет? — сверкнул глазами Лука, могучий, почти квадратный малый, который был знаменит тем, что мог в полном доспехе перепрыгнуть через забор. Ума бы только ему побольше… Но чего нет, того нет.

— Четыре тысячи тяжелой конницы, — усмехнулся Тит. — Это со всех легионов. А у ублюдка три тысячи обров с луками и две тысячи пехоты. Он там с ними какие-то танцы непонятные разучивает. Думает, что он новый Самослав равноапостольный.

— Да мы же его в порошок сотрем! — поднял на брата недоумевающий взгляд Лука. — Четыре тысячи клибанариев и кирасир…

— Сотрем, брат! — с наслаждением допил кубок Тит и вытер по-военному бритый подбородок. — А потом конями разорвем звереныша. Я молиться буду, чтобы тот день поскорее настал. Эй, Марк, ты с нами?

— Само собой, — кивнул младший Любимов. — Я сам ему руки и ноги к конским хвостам привяжу. Я ему все припомню.

Полтора месяца спустя. Июнь 896 года. Окрестности Измаила.

Заряжание в двенадцать приемов показалось мне излишне громоздким, а потому перешли сразу на ускоренный вариант. Я скакал по полю, где слышалось то и дело:

— Заряжай!

— Открой полку!

— Вынь патрон!

— Скуси!

Такая методика подразумевает, что забить пыж и затолкать пулю солдат в состоянии и без лишнего напоминания. Бумага в империи есть, а потому сделать из нее мешочек с нужной навеской пороха больших проблем не составило. Порох теперь был, хоть и не идеального качества, зато стабильного, стволы кое-как сделали, но вот с замками пришлось повозиться. Кремневый ударный механизм соорудили, но осечек он пока давал столько, что пришлось остановиться на варианте аркебуза тире мушкет. То есть, на монстрообразном ружье с фитилем. Тонкий ствол у моих мастеров пока еще не получался, а потому и о штыках речь не шла, уж очень тяжело.

При наличии бумажного патрона, который в прошлой реальности обогнал аркебузу лет на двести, заряжание превратилось в рутину, которую сержанты вколачивали в солдат с утра до вечера. Откуда взяли обученных сержантов? Да тут же и учили, взяв самых толковых и расторопных. А что еще оставалось делать?

А вот с артиллерией пошло легче. Лить бронзу тут умели прекрасно, а потому сразу изготовили пушки калибром в пять римских фунтов, каждую из которых тащили четверки лошадей. Ставку я сделал на картечь, что для плотного построения и кавалерийской лавы вариант почти беспроигрышный. Тем более для тех, кто ни с чем подобным не сталкивался.

Я решил было отплыть в осажденную Ольвию, но, как оказалось, там и без меня неплохо справлялись. Новые интенданты завалили подполковника Мазовшанского сушеным мясом, овощами, стрелами и амуницией, а взамен вывезли лишнее зерно. Маршал послал туда три тысячи человек пополнения, а я за свои деньги отправил труппу лицедеев с гастролями, что вызвало у почтенной публики культурный шок. Тут до такого еще никто не додумался.

— Пикинеры! Копья опустить!

— Мушкетеры! Атака с левого фланга! В шеренгу!… Огонь! Отход!