Русских предали. Племянники ханши, Махмуд-бек, фактический правитель Кази-Кумуха, и его брат штабс-капитан Гарун-бек, надели белые чалмы и открыли ворота крепости Шамилю. Снаксарева, князя Илико и других русских захватили в плен. 20 нукеров-мехтулинцев изрубили. Селение разграбили. Дома сторонников русских сожгли.

Пленных притащили к дому, который занял Шамиль. Он вышел на балкон в небрежно накинутой на плечи шубе. Бесстрастно оглядел ограбленных до нитки русских.

— Пока мой сын Джамалэддин, взятый в Ахульго, не будет мне возвращен, вам нечего и думать о свободе.

— Удовлетворение этого требования нисколько от нас не зависит, — пытался вразумить имама Снаксарев. — Правительству нашему потеря немногих воинов не так чувствительна, чтобы оно решилось нас выручить под таким условием.

— Мое требование не подлежит изменению! — бросил толпе несчастных Шамиль и удалился.

Пленных увезли в горы. Следы их затерялись.

Обо всех этих ужасающих обстоятельствах мне рассказал со слезами на глазах князь Григол Орбелиани, артиллерийский капитан.

Мы встретились с ним в Южном Дагестане, на Самурской Линии, куда в апреле был спешно переброшен эриванский батальон. Князь командовал кюринской милицией в авангарде отряда у аула Рач — передовой части, в задачу которой входила охрана нагорья на левом берегу Самура до прихода основных сил. Командование ОКК наконец-то сообразило, что нужно что-то делать и спешно поручило полковнику Аргутинскому-Долгорукову вернуть обратно Кази-Кумух, подчинив ему сводное соединение из нескольких батальонов.

Григол забрал меня сразу к себе в палатку, стоило нашей роте добраться до Рача. Моим печальным обстоятельствам не удивился: уже был наслышан. Устроил богатый, но безрадостный пир. Чаши с кахетинским его не веселили. Душа не лежала к песням, стихам или долгим тостам.

— Брат, мой юный брат! — повторял он. — Что с ним будет? Как вырвать его из лап Шамиля, этого исчадия ада?! Он явился внезапно и все-все разрушил. Мы еще настрадаемся с ним![1] Как вернуть Илико?! Что с ним станет?

— Выкуп! — попытался я его успокоить. — Мне довелось вытаскивать русских моряков и солдат из черкесского плена. Не скажу, что было легко. Но справился.

— Ты поможешь? — с надеждой спросил князь.

— Что я могу сейчас? — с горечью ответил ему. — Я простой унтер-офицер. Кто в горах станет меня всерьез слушать?

— А если выйдешь в офицеры?

— Боюсь, не выйду. Слишком могущественны мои враги.

Григол печально повесил голову. Исчезло мгновение надежды, навеянное моими словами — слабой и быстротечной, как случайный лучик света, вырвавшийся из грозовых облаков.

— Князь, не отчаивайся! Найдутся и другие переговорщики. Серебро или обмен — вот, что спасет твоего брата.

— Мюриды не понимают цену деньгам. Их аппетиты безграничны. Сколько запросят, миллион?! Где я раздобуду такую груду золота?! А обмен? Я же сказал: Шамиль требует сына.

— Это сперва. Ты же знаешь, как устроена торговля на Востоке. Я все это проходил. Сперва «дай серебра по весу пленника». Потом — «дай две овцы и пистолет».

Григол снова воспарил духом.

— Думаешь, найдем компромисс?

— Конечно, грузинский князь — это не простой мичман или капитан. Придется поторговаться. Лучше всего захватить кого-то из ближайшего окружения Шамиля. Какого-нибудь наиба…

— Где мы найдем такого?

— Сами придут, — пророчески сказал я. — В бою обретем предмет для торга, как подобает настоящим мужчинам!

— Да! — закричал Григол.

Он вскочил на ноги. Грохнул об пол чашу. Топчась на черепках, потряс выхваченным из ножен кинжалом.

— Да будет битва!

Устыдившись своего порыва, Орбелиани вложил кинжал в ножны. Уселся обратно на ковер.

— Что же мы все обо мне да обо мне… Как твои дела? Как дочка?

Я вздохнул. Теперь пришла моя очередь печалиться.

— Растет без отца. Вернулся из похода в Гурию. Перед выходом на Самурскую линию меня отпустили на три дня в Тифлис. Впервые Сонечку увидел. Покрестил…

Я не стал жаловаться, как провел зиму. Хвастать тут было нечем. Моя рота простояла в Кутаиси, охраняя арестованных мятежников, и приводила себя в порядок после гурийского похода. Незавидная мне снова выпала участь.

— Кто крестные? Надеюсь, наши?

— Наши-наши! — успокоил князя. — Крестной мамой, без споров и обсуждений, выбрали Ануш Тамамшеву, хотя Манана, твоя кузина, обиделась. Но на крестины все же пришла…