Я не стал поправлять казака, что письмо князя у меня не за пазухой, а спрятано в полость деревянной трости, притороченной к седлу. И спорить не стал с предложением. Задание есть задание. Тут не до сантиментов.

На очередном повороте казаки стали притормаживать. Махнул им на прощание, переменив лошадь и срывая белую ленту с папахи. Вскоре сзади загремели выстрелы. Я, не оборачиваясь, гнал вперед. К вечеру добрался до расположения русских аванпостов и в сопровождении казачьего конвоя прибыл в Темир-Хан-Шуру глубокой ночью. Мои спутники так и не вернулись…

— Этих, этих, батальоны нет у меня для Аргутинский! — огорошил меня генерал Клюки, приняв лично по старой памяти.

— Как же так, Ваше Превосходительство? — изумился я. — Пропадет Самурский отряд!

— Я есть охранять нордиш Дагестан, а не mittleres Дагестан!

— Где командующий Граббе?

— Генерал-адъютант есть в Герзель-аул. Выступать в поход на Дарго.

— У меня сообщение для генерала. Могу я проследовать к его отряду?

— Натюрлих!

[1] Семья Орбелиани крепко пострадала за годы газавата. Не только Илико провел много месяцев в плену. В 1854 г. его супруга, не успев похоронить мужа и новорожденного сына, с другим младенцем, а также с многими другими женщинами, попала в плен к мюридам в Цинандали.

[2] Потери сборного отряда князя Орбелиани составили 10 убитыми и 87 ранеными. В реальной истории на месте эриванцев были ширванцы, хотя 3-й батальон Эриванского полка был в составе Самурского отряда.

[3] Через год Гергебиль взяли мюриды Шамиля. Во время осады верхнее укрепление было взорвано унтер-офицерами Чаевским, Неверовым и рядовым Семёновым, повторившими подвиг Архипа Осипова. Коста выбрал дорогу, по которой безуспешно пробирался к крепости отряд генерала В. И. Гурко.

[4] Аул, где будет пленен Шамиль, начали строить как раз в это время.

[5] Неправильно думать, что весь Северный Кавказ был за Шамиля. Многие примкнули к нему из страха перед жестокими репрессиями. А некоторые — даже из немирных — или сотрудничали с русскими, предупреждая их о набегах, или собственной рукой убивали наибов. Таких случаев было немало.

Коста. Ичкерийский лес, начало июня 1842 года.

Дарго!

Про Дарго я много слышал. Несчастный аул для русского штыка. Ходили туда не раз и не два. Ермолов, Вельяминов, теперь Граббе, позднее Воронцов… Проклятое место в Чечне для урусов. Не сам аул (его основали лишь в 1840-м), а чертовы скалы в густых лесах. Сколько там крови пролито, сколько человеческих косточек разбросано по окрестным теснинам. Для чего? Ответ знает лишь господин Чернышев и — уже боюсь, как бы не сказать крамольное — Государь.

Ну, придем. Ну, сожжем. А толку? Шамиль — не дурак. Больше, как в Ахульго, подставляться не будет. Заклюет нас по дороге туда и обратно.

Особенно, обратно. Всем давным-давно уже известно в ОКК: отступление — сиречь не виктория, а лишь бы ноги унести. Чеченцы, как и черкесы, в совершенстве освоили тактику долбить арьергард.

Как же я был не прав! Все с самого начала пошло не так! Явились! Явились среди чеченцев талантливые командиры, на раз-два придумавшие тактику активного и эффективного противодействия урусам, продолжавшим воевать по старинке, уверенным, что ничто не поменялось со времён Ермолова. Убежденным, что картечь и штык вывезет. Или разведка была никчёмная, или маршрут выбрали самый неудачный, или командиры, начиная с Граббе, были оловянными лбами.

… Генерал принял меня в своей палатке 30 мая в четырех верстах от Герзель-аула. Ровно столько прошагал новый Чеченский отряд в направлении Дарго.

Шел сильный дождь. Капли барабанили по стенкам калмыцкой кибитки. Победитель Ахульго принимал доклады от командиров, ругавшихся на медленную скорость продвижения. Но настроение у всех было приподнятым, несмотря на погоду. Поход! Снова всех ждут награды и повышения!

Обо мне доложили адъютанты. Граббе вспомнил о не самом умном штабс-капитане, храбреце и форменном болване, позволившим себе смелость публично защитить мнение всего руководства ОКК. Удостоил личной аудиенции единственного героя Чиркея, по собственной глупости загнавшего себя в солдаты.

Я рассказал об угрожающем положении Самурского отряда.

Граббе смотрел на меня, не мигая. Бог знает, о чем он думал. В его вытаращенных глазах, в застывшем лице, обрамленном пышными бакенбардами, прочесть что-то не представлялось возможным.

— Как только мы возьмем Дарго, Шамиль кинется спасать Чечню. И князь Аргутинский — кто бы мне объяснил, отчего он Долгорукий? — будет в безопасности[1]. Я ценю ваше рвение, бывший штабс-капитан. Отмечу в приказе. Ступайте в резерв при штабе. Наш поход, уверен, принесёт вам немало выгод.

— Слушаюсь, Ваше высокопревосходительство!

Я вытянулся во фрунт, но мысленно пожал плечами. В словах Граббе, безусловно, присутствовал резон. Вот только не помню я об удачном походе на Дарго. И смущало меня какое-то розовое настроение командира, будто-то речь шла не о тяжелом походе через густые зеленые леса, а о выезде на пленэр.

Развернулся, чтобы покинуть палатку.

— Константин! — донеслось мне в спину. — Я сделал все, что мог! Граф Чернышев ныне снова прибывает на Кавказ. Дай вам Господь отличиться в походе, и мы вытащим вас…