Звали ее Каталина Гарсия; она приходилась младшей сестрой донье Марии Эскобар и жила с нею вместе. Насколько ей было известно, иных родственников у нее нет. В школу она возвращаться не хотела; там ее учили шить, там были с нею добры, но она не была там счастлива. Пожалуйста… ведь мы не выгоним ее из Хаггерсхэйвена, нет?

Мидбин вел себя теперь, словно любящий отец; он и гордился достижениями своего чада, и боялся, как бы оно уже не подросло настолько, чтобы стремиться выйти из-под родительской опеки. Ему мало было того, что речь девушки восстановилась; теперь он буквально наизнанку выворачивался — вернее, пытался вывернуть ее, — тщась узнать, что она сама думала и чувствовала на протяжении долгих месяцев немоты.

— Я не знаю, правда, не знаю! — в конце концов запротестовала она по завершении одного из подобных допросов. — Я бы сказала, честное слово. Помню, иногда я понимала, что со мною говорите вы или Ходж… — и она кинула на меня преданный взгляд, от которого совесть моя заныла, но гордость задрала нос. — Но это было как-то так… вдалеке… я даже не очень уверена, что говорят именно со мной. Я часто… или мне только казалось, что часто?.. пыталась с вами заговорить, я хотела знать, настоящие вы люди, или все это во сне, хотела, чтобы вы мне это сказали. Ужас! Я не могла выговорить ни слова, и потому мне становилось еще страшней; а тогда и этот мой сон делался еще более жутким.

Как-то раз, вскоре после этого разговора, она вдруг пришла ко мне, когда я возился в поле с молодыми побегами кукурузы — умиротворенная, свежая и как-то удивительно уверенная в себе. Несколько недель назад я знал бы наверняка, что она нашла меня специально; теперь это могло быть и случайностью.

— Если я в чем и была тогда уверена — так это в том, что ты разговариваешь со мной, Ходж, — сказала она. — В моем сне ты был реальнее всего.

И спокойно, неторопливо ушла.

Барбара, которая после голосования с явной нарочитостью не говорила ни слова о деятельности Мидбина, в конце концов заметила — казалось, совсем беззлобно:

— Значит, теория Оливера все-таки подтвердилась. Ну и повезло тебе.

— Что ты имеешь в иду? — сразу насторожившись, осведомился я. — Для меня-то в чем тут везение?

— Ну, как же. С твоей ролью пожилой дуэньи при дурочке покончено. Теперь она сама может спросить дорогу.

— Ах, да. Это правда, — пробормотал я.

— Нам не придется больше ссориться из-за нее, — заключила Барбара.

— Конечно, — сказал я.

Мистер Хаггеруэллс во второй раз снесся с испанской миссией, напомнив о своей первой телеграмме и о равнодушном ответе на нее. Тогда нас удостоил визитом чиновник, который вел себя так, словно он и писал тот ответ. Скорее всего, так оно и было; он всячески давал понять, что лишь верность служебному долгу понуждает его иметь дело с такими варварами, как жители Соединенных Штатов.

Он подтвердил существование Каталины Гарсия; затем, поглядывая на тщательно укрытую от наших взглядов фотографию, долго сравнивал ее с нашей Каталиной, и наконец признал, что оригинал и изображение идентичны. Завершив формальную процедуру опознания, он, обращаясь к Каталине, быстро заговорил по-испански. Смутившись, та лишь покачала головой.

— Ходж, скажи ему, что я почти ничего не понимаю. Попроси его говорить по-английски, пожалуйста.

Дипломат впал в ярость. Мидбин торопливо — и, видимо, опрометчиво — принялся объяснять, что вызвавший немоту шок преодолен еще не вполне. Без сомнения, через какое-то время память девушки восстановится полностью, но в данный момент сохраняются некоторые провалы. Родной язык в ее подсознании неразрывно связан с прошлым, а прошлое-то как раз и подверглось вытеснению, ведь в нем остался весь ужас, продолжал разглагольствовать психолог, рад-радешенек оттого, что у него появился новый слушатель. Английский же, напротив…

— Я понял, — ледяным голосом сказал дипломат, решительно ни к кому конкретно не обращаясь. — Это ясно. Что ж, хорошо. Сеньорита Гарсия является наследником… э… наследницей состояния. С сожалением должен отметить, что не слишком большого. Скромного состояния.

— Вы имеете в виду землю, дома? — с интересом спросил я.

— Скромного состояния, — повторил испанец, внимательно разглядывая свою обтянутую перчаткой руку. — Немного акций, немного облигаций, немного наличности. Детали мы доведем до сведения сеньориты в надлежащее время.

— Мне это неважно, — робко сказала Каталина.

Видимо решив, что уже поставил на место окружавших его неотесанных и нес свое дело лезущих дикарей — то есть нас, а в особенности меня, испанец продолжил чуть более любезно:

— Согласно обнаруженным в посольстве документам, сеньорите нет еще восемнадцати. Поскольку она является сеньоритой и проживает за пределами Испании, она находится под непосредственной опекой испанской короны. Сеньорита последует вместе со мной в Филадельфию, где будет жить в надлежащих условиях до тех пор, пока мы не организуем ее возвращение на родину. Я пребываю в совершенном убеждении, что среди подобающего ей окружения, постоянно слыша родную речь, сеньорита очень скоро восстановит способность пользоваться ею в полной мере. Ваше… э… учреждение может представить миссии счет за ее проживание.