Он повернулся к Лютеру, который молча кивнул, казалось, пребывая в шоке от обрушившихся на него новостей, опустил пистолет и перевел взгляд со всех нас на него. Пистолет Фокса по-прежнему был направлен ему в голову, и он, казалось, не собирался опускать его, пока не получит больше доказательств.

Чейз продолжил: — Это прокручивалось в моей голове снова и снова с тех пор, как Шон рассказал мне, но я не знал, чему верить. Он вложил в мою голову столько извращенных идей, что все они начали сливаться. Простите, я должен был вам сказать.

— Так почему же ты этого не сделал? — Фокс зарычал.

— Потому что этот ублюдок пытался залезть мне в голову все время, пока я там находился. Он наговорил мне всякого безумного дерьма. Чтобы поиздеваться надо мной. Чтобы залезть в мой мозг и отложить там яйца. Я уже не знаю, что об этом думать, но мне кажется, что это должно быть правдой.

— Я только хотел, чтобы Маверик пришел в себя и понял, что семья — это самое важное, — сказал Лютер глухим голосом. — У меня внутри были люди, которым было поручено присматривать за ним, держать других заключенных подальше, если им покажется, что у него какие-то неприятности, и, хотя он отказался иметь что-либо общее с моими людьми там, они докладывали мне, что у него нет проблем ни с кем из других заключенных…

— Это потому, что его ночным кошмаром были охранники. Единственный заключенный, причинивший ему боль, сделал это за запертыми дверями, где никто другой не мог видеть, — прошипела я, гнев во мне все еще бушевал. Может быть, Лютер и не был полностью виноват в том, что случилось с Мавериком там, но все равно именно из-за него его отправили в тюрьму. И я была причиной, по которой он почувствовал необходимость сделать это.

Сопротивление покинуло мои конечности, и Джей-Джей осторожно отпустил меня.

Я сделала движение, чтобы уйти, но Лютер схватил меня за руку, заставляя посмотреть на него снизу вверх, пока кровь медленно стекала по его подбородку из ран, которые я ему нанесла.

— Я не знал, — сказал он, его голос дрогнул ровно настолько, чтобы показать мне, чего ему стоила эта правда, но было уже слишком поздно для этого.

— Но это ничего не изменит, не так ли? — Пробормотала я, сбрасывая его руку и направляясь через комнату к Чейзу.

Я обняла его за талию, заметив, как он вздрогнул от моего прикосновения. Без сомнения, падение с лестницы заставило его ребра снова вспыхнуть от боли. Он оперся на меня, когда я наполовину тащила его обратно в его комнату, пока мы шли, между нами воцарилось молчание, и разговор между остальными внизу возобновился, когда они смирились с тем, что я им только что сказала, и что это значило.

Дворняга бежал за мной по пятам, и я помогла Чейзу снова лечь в постель, когда мы вернулись в его комнату.

— Рик прав в том, что ненавидит нас, не так ли? — пробормотал он, когда я направилась к его тумбочке, чтобы достать из ящика обезболивающие таблетки, зная, что без меня он бы их не принял.

— Может быть, — сказала я тихим голосом, нахмурившись, когда протянула таблетки Чейзу, и его губы услужливо приоткрылись. — Или, может быть, я та, кого вы все должны ненавидеть. В конце концов, все возвращается ко мне, не так ли? Рик сел за убийство Акселя, вас всех насильно посвятили в Команду за то, что вы помогали мне скрыть это. Как ни посмотри, без меня всё могло бы быть намного лучше для всех вас.

Чейз нахмурился, пока я подносила стакан воды к его губам, и, проглотив таблетки, он позволил мне поставить стакан обратно на тумбочку.

— Я не думаю, что кто-то из нас когда-либо почувствовал бы вкус счастья без тебя, малышка, — сказал Чейз, беря меня за запястье, чтобы удержать рядом с собой.

Я вздохнула, наклоняясь, чтобы поцеловать его в щеку, и на мгновение задержалась губами на его коже, когда мои глаза закрылись, и я вдохнула его запах.

— Даже яд поначалу может быть сладким, — сказала я тихим голосом. — Но в конце концов он все равно убьет тебя.

Я снова выпрямилась и попятилась от него, стараясь не чувствовать укол боли в сердце, когда он посмотрел на меня так, словно хотел, чтобы я осталась. Потому что ему было лучше без меня. Им всем было лучше.

Проблема была в том, что я была слишком эгоистична, чтобы отпустить их.

Я ехал в грузовике рядом с отцом, чувствуя себя шестнадцатилетним подростком, которого только что наказали. Лютер молчал, я молчал. И я чувствовал, как наша общая боль прокатывается между нами в тишине. Я не хотел этого признавать, и он, очевидно, тоже, но что-то нужно было сказать. Обязательно нужно. Потому что теперь я знал, что случилось с моим братом в тюрьме, я чувствовал, что меня сейчас вырвет или я что-нибудь разрушу.

— Он думает, что это я с ним сделал. — Наконец тишину нарушил Лютер, и у меня в груди все сжалось. Несмотря на все то, за что, как я думал, Маверик ненавидел нашего отца, дело было не в этом. Я никогда даже не предполагал, что он скрывал что-то подобное. Конечно, я полагал, что тюрьма плохо сказалась на нем, изменила его. Но это? Никогда…

Я провел ладонью по лицу и попытался сдержать бушующего зверя, подступающего к краям моей плоти.

— Неудивительно, что он тебя ненавидит, — пробормотал я.