— Сколько англичане тебе занесли, Франц? — спросил я. — И что пообещали за возможность снова вертеть Европой так, как им угодно?

Фыркнув, Франц Иосиф вернул себе надменный вид:

— Я не обязан оправдываться перед наглым мальчишкой.

— Георгий, ты и вправду слишком молод, — принялся успокаивать меня Оскар. — Ты попросту не помнишь, какую цену пришлось заплатить Европе за проделки французов и как тяжело было добиться стабильности. А теперь ситуация сложнее во много раз — от коммунистов не откупишься парламентом, им плевать на жизни людей и патриотизм, они просто хотят спалить весь наш мир дотла во имя своих фанатичных идей!

— Так сколько и что, Оскар? — с улыбкой переадресовал я вопрос.

— Ты не понимаешь, Георгий, — с ответной улыбкой покачал он головой, вернувшись в кресло. — Коммунисты найдут как оправдать свой провал. Уже сейчас они перекладывают ответственность на нас — мол, не хотим из своего кармана оплачивать их задумки, душим торговой блокадой — пусть в известной степени формальной — и пытаемся судорожно не допустить в своих странах повторения ужасной трагедии.

— За львиной долей «ужасных трагедий» в истории старушки-Европы стоят англичане, — поморщился я. — Необучаемость — худшее качество, и в человеке, и в государственных образованиях. Сейчас, когда корень зла впервые за многие века наконец-то пожрал сам себя, вы собираетесь снова сыграть с ним в игру, сиюминутный выигрыш в которой обернется новым витком проблем, с которыми придется справляться уже нашим потомкам!

— Ты слишком однобоко трактуешь историю, — неожиданно для меня принялся спорить кайзер, который, на минуточку, страшной силы англофоб. — Да, англичанам свойственна подлость и коварство, но сейчас они уже не представляют никакой угрозы. Мы не собираемся возвращать им их Империю, мы просто хотим преподать коммунистам урок и разделить удобный остров на зоны влияния. Поместье Ксении, безусловно, будет возвращено законной владелице. Мы все решили, и сделаем это — с тобой или без тебя. Прости за прямоту, но только мое личное расположение к тебе и верность дружбы между нашими Империями стали причиной, по которой мы вообще предложили тебе присоединиться. Пирог откровенно мал, и на троих делится проще, чем на четверых.

— Что ж, — пожал я плечами. — Удачи вам с обиженными коммунистами, уважаемые коллеги. И успехов в грядущей кампании. Франц, не дуйся, — улыбнулся австрияку. — Тебе это вредно — ты краснеешь, а значит рискуешь получить апоплексический удар. Вильгельм, — повернулся к кайзеру. — Я ценю твою прямоту и честность. Оскар, — посмотрел на шведа. — Спасибо за то, что направлял нашу беседу в созидательное русло. И благодарю вас всех за щедрое предложение, от которого я вынужден отказаться.

— Увидимся за ужином, — попрощался со мной Вилли.

— Сопляк, — приложил меня Франц Иосиф.

— Зря, — оценил мое решение Оскар.

Выбравшись в коридор, я вздохнул — необучаемые кретины в своем репертуаре, снова собираются плясать под английскую дудку, отрабатывать английское бабло, создавая взамен долгосрочные проблемы с укрепившимися в своей фанатичной вере коммунистами и — в перспективе менее отдаленной — передраться за нищий остров. «Зоны влияния», ишь ты — просто будут выкачивать остатки ресурсов. Впрочем, «передраться» придется все равно, и «нищий остров» здесь всего лишь один приз из огромной кучи.

Вернусь домой — накручу «Избе» хвосты, пусть все силы бросают на разбежавшихся по миру англичан: мне нужно знать, простой ли местью они руководствуются в своих инвестициях (что очень маловероятно) или соорудили очередную многоходовочку, целью которой станет возрождение Британской Империи?

Ну а пока пойду приглашу любимую супругу на прогулку по Берлину — в такой погожий день сидеть в четырех стенах просто грешно!

Странные чувства у меня вызывает здание Рейхстага. Совсем новое — в начале декабря Вилли торжественно его откроет. Я привык видеть его в двух других ипостасях. Первый — разрушен и украшен оставленными руками моих предков надписями, напоминающими о том, как делать не надо. Второй — отремонтированный, но немного надписей осталось и там. На ипостась третью я смотреть не стал — немцы вдруг решили, что «напоминания» им не нужны. Что ж, та реальность уже никогда не случится, а нынешним немцам напоминать ничего не придется — для них слепое следование воле охреневшего от воинственности кайзера и его еще более воинственных соратников станет первым и последним таким мероприятием.

— А потом Коля спросил — а почему у Юрки-лакея лицо красное, а у жены его, Маринки — бледное? — щебетала сидящая за рулем машины Марго.

— А ты что? — с улыбкой спросил я.

— А я — что Юрка так «дедушку Франца» изображает, — хихикнула любимая. — А потом Юрке сказала, что его любовь приложиться к бутылке в четыре часа дня даже ребенку заметна. Побледнел не хуже Маринки.

Все мы люди, и даже насквозь вышколенным и старательным дворцовым слугам не чужды маленькие слабости. Но непорядок — на рабочем месте пить нельзя, и теперь Юрка на испытательном сроке.

Маргарита привезла нас к парку. Аккуратно объехав стоящий на парковке гужевой и высокотехнологичный транспорт, она остановила машину и заглушила двигатель:

— «Инкогнито» — моя любимая форма прогулок, — с предвкушением заявила Марго и сделала знак рукой.

Сопровождение разглядело его через стекло, и к нам подошли две дамы с предназначенным для «инкогнито» инвентарем. Здесь мне, дабы не смущать любимую, нужно пересесть в другую машину — там меня переоденут мужики.

— Дамы, — любезно улыбнулся я фрейлинам Марго, которые придавали машине защитных функций, закрывая окна картонками — чтобы никто, не дай Бог, не полюбовался Августейшими прелестями.