— Протопить весь комплекс мы просто не в состоянии, так что стараемся держаться кучно.

Подтвердил мои мысли доктор, показывая плотно заставленные кроватками комнаты первого этажа.

— Да и воду носить высоко, излишний труд. Так что выше второго этажа все помещения пустуют.

— Так, может быть, имеет смысл в меньшем здании располагаться? — спросил Новиков, чувствуя, что эту проблему я возложу на его плечи.

— Может, и имеет, — развел руками доктор, — но это не от меня зависит.

Новиков повернулся ко мне.

— Государь, надо разделять сирот по возрастам и младенчиков содержать ближе к природе, как мне кажется. А тех, что постарше, уже переводить в интернаты с полноценным обучением.

— Конечно, надо, — согласился я, — тем более что сейчас у нас богатый выбор больших усадеб. Кроме того, вскармливать младенцев следует не коровьим и козьим молоком, а кобыльим или молоком ослиц. Так смертность у вас станет намного меньше.

Насчёт молока я был в курсе из-за проблем старшей дочери. Именно тогда я узнал, что молоко бывает альбуминовое, как у женщин, ослиц и кобылиц, и казеиновое, как у коров и коз. Но употреблять такие термины сейчас не имело смысла. Не поймут.

Доктор, выслушав меня кивнул и ответил:

— Я знаю, что этих животных используют для вскармливания. Но с ослицами и кобылицами получается очень мало и дорого. А мы и коровье-то молоко вынуждены разбавлять.

М-да. Чего удивляться, что смертность высокая.

Я, уже без сотрудников приюта, прогулялся по полупустому зданию, присматриваясь к нему с целью превратить его в правительственное. Во всей Москве второго такого масштабного строения не было. И это оно ещё и не достроено по сути. Второй корпус в моей истории возвели только при Сталине. А мне ничто не мешает развить проект ещё сильнее. Добавить еще корпусов, огромный актовый зал, библиотеку, архивы. В общем, поселить в этом районе Москвы всю имперскую бюрократию. А самих бюрократов поселить поблизости в казенных доходных домах. Причем сразу задать масштаб и стиль застройки.

При выезде из ворот Воспитательного дома к моему коню кинулась какая то женщина. Казачки охраны тут же своими конями преградили ей путь и вытянули шашки из ножен.

— Царь-батюшка, милости прошу! — закричала женщина.

Я дал знак охране, и они, не спуская настороженных глаз как с женщины, так и с округи, позволили ей подойти.

— Что у тебя случилась, женщина? — спросил я.

— Батюшка-царь, моего ребеночка сожитель мой, от которого я и прижила его, в этот приют продал.

Она рухнула на колени.

— Помоги, царь-батюшка. Не возвращают мне сыночка моего, — завыла она, указывая рукой на ворота сиропитального дома и размазывая слезы.

Я повернулся к Радищеву.

— Александр Николаевич, в каком смысле продал?

— Государь, по уставу Воспитательного дома всякому, приносящему здорового ребёнка, положено выплачивать два рубля, не спрашивая ничего, кроме имени и того, крещен ли младенец. Вот детей и тащат порой краденых.

— А чего бы не тащить, коли один младенец приносит денег больше, чем на уплату подушной подати надо, — прокомментировал Челищев. — А выживет он или помрет, никого не беспокоит.

Я снова повернулся к женщине.

— А ты его прокормить-то сможешь?

— Прокормлю, батюшка. Вот те крест.

Я повернулся к Радищеву.

— Отведи ее к Кауфману, скажи, я приказал ребенка ей вернуть, и пусть тот уговорит ее кормилицей при доме остаться. Сам тоже посодействуй.

Провожаемый в спину благодарственными воплями женщины, я поехал в Кремль.

* * *

Перфильеву и его министрам я устроил торжественную встречу. Построил Муромский полк шпалерами и организовал оркестр. Меня самого так не встречали, как я свой нарождающийся административный аппарат. Праздные москвичи толпились на площади, тянули шеи и судачили. Специально обученные люди Мясникова привычно уже распространяли правильные слухи.

— Это казачий генерал Перфильев Афанасий Петрович, — рассказывали они окружающим. — У царя-батюшки первейший канцлер. А этот сзади, в камзоле, — сенатор Волков. Он ещё до покушения Катьки на государя секретарем был и как услышал, что государь жив, сразу же прибежал к хозяину. А этот…

Я ждал, стоя на ступеньках Красного крыльца Грановитой палаты. Вместе со мной стояли все мои военачальники, кроме Мясникова, который прятался от внимания публики в зале. Музыка стихла. Перфильев и его сопровождающие поясно мне поклонились. Я спустился с крыльца. Обнял и расцеловал канцлера.

— Заждался я вас. Работы много. Но она подождет, а сейчас прошу к столу.

Снова грянула музыка. Я возглавил шествие и вступил под древние своды кремлевского дворца.

Я был единожды в Грановитой палате, возил школьников, победителей олимпиады на экскурсию, и запомнил ее очень яркой и сочной. Сияющей золотом и росписями. Здесь и сейчас же палата выглядела, как заурядный сельский клуб. Ибо вся роскошная позолота и роспись были замазаны побелкой, а стены были задрапированы красной тканью. Когда я здесь это увидел в первый раз, у меня дар речи пропал. Я машинально схватил старичка-кастеляна за воротник, придушив слегка, и с трудом смог выдавить: «Где росписи?».