Я взял у него интервью в мае 1978 года. Сидя рядом со мной на диване в своей нью-йоркской квартире, Башевис назвал Иешуа «единственным героем, которому он когда-либо поклонялся» [8] .

Дань почтения брату в Нобелевской речи Башевиса — это отголосок посвящения, сопровождавшего публикацию романа «Семья Мускат»: «Для меня он был не просто старшим братом, а духовным отцом и наставником». Сборник рассказов «Сеанс и другие истории» [9] Башевис посвятил памяти своей «возлюбленной сестры Минды-Эстер». Бедной Гинде-Эстер, с ее хроническим невезением, в очередной раз не посчастливилось: даже наборщики в типографии исковеркали ее имя. Эстер была на тринадцать лет старше Башевиса; в своих мемуарах он говорит о сестре лишь вскользь, называя ее истеричной девушкой. В книге «День удовольствий» [10] он упоминает, что его сестра была писательницей, но не называет ни одного ее произведения. К ней привело меня упомянутое выше письмо от «Друзей идиша»:

Ни то ни другое не было переведено на английский. Но в каталоге Британской библиотеки под авторством Эстер Крейтман значатся автобиографический роман «Танец бесов» [14] на идише и его английский перевод «Дебора». Этот роман заполняет лакуны между неоконченными мемуарами Иешуа и самыми ранними воспоминаниями Башевиса. Читая все эти автобиографические тексты в хронологическом порядке, можно восстановить историю семьи Зингер с 1890-х по 1930-е годы.

История начинается с женитьбы Пинхоса-Мендла Зингера на Башеве, дочери реб Мордхе, раввина Билгорая. Их брачный союз соединил два старинных раввинских рода. Как предписывал обычай, молодожены жили вместе с родителями невесты, на их иждивении, пока молодой муж не обрел финансовую самостоятельность.

У Пинхоса-Мендла и Башевы было четверо детей: Эстер, Иешуа, Исаак и Мойше. Еще двоих унесла скарлатина. Мойше был единственным, кто сохранил верность учению отцов. Он, как и его мать, умер от голода в эвакуации во время Второй мировой войны. Его отцу повезло: он не дожил до этого времени и не увидел, как трагически оборвался его прославленный раввинский род. Пинхос-Мендл проповедовал в убогих местечках Леончин и Радзимин, пока, наконец, не получил постоянное место раввина в Варшаве, где и пробыл до начала Первой мировой. Дети родились еще в годы странствий. Эстер появилась на свет в доме своего деда в Билгорае 31 марта 1891 года; она была старшей, и на ее долю пришлось больше всего страданий. Башева была настолько разочарована появлением дочери, а не желанного мальчика, что отвергла собственную дочь. Первые годы жизни Эстер спала в корзинке под столом, а дни проводила с кормилицей. Сложно осуждать ее за то, что впоследствии она так завидовала своему брату Иешуа. Исроэл-Иешуа родился там же 30 ноября 1893 года, а Исаак, будущий Башевис, — 14 июля 1904 года, в Леончине. Мойше был моложе сестры на пятнадцать лет.

Леончин был назван в честь местного помещика Леона Христовского; по тому же принципу назван Ямполь в романе Башевиса «Поместье».

Так же как Ямполь и Балут (в романе Иешуа Зингера «Братья Ашкенази»), Леончин был построен на песке; если проследить за тем, как развивалась история польского еврейства, эта деталь приобретает символическое значение. Само существование Леончина говорило о зыбкости положения местной еврейской общины: этот городок появился благодаря тому, что помещик Христовский пожалел каких-то евреев, изгнанных из своих домов русскими в период хаоса после восстания 1863 года. Башева могла бесконечно рассказывать о том, что заставило семейство Зингер переехать из Билгорая в Леончин. В своей неоконченной книге воспоминаний «О мире, которого больше нет» Иешуа пишет, что на эту тему она всегда говорила «с горечью» [15] . Видимо, рассказы Башевы произвели сильное впечатление на слушателей — существуют целых три опубликованные версии этой истории, хотя Эстер, Иешуа и Башевис запомнили ее немного по-разному.

Башеве было семнадцать лет. когда она вышла замуж за Пинхоса-Мендла. Она предпочла его более состоятельным ухажерам, поскольку ученостью он превосходил их всех. Однако позднее выяснилось, что его искушенность в науках ограничивалась одним Талмудом. «В том. что не касалось Талмуда, — писала Эстер в своем автобиографическом романе „Танец бесов“, — он ничего не смыслил». «Надо признать, что немногие могли сравниться с ним в учености, — добавляла она, — но он был не от мира сего, и за ним нужно было присматривать, как за ребенком». Башевис в своих мемуарах «Папин домашний суд» тоже писал, что отец был «погружен в религию» [16] , однако в его устах это было комплиментом. Иешуа же высказывался о родителе более резко, считая его упрямцем.

Пинхос-Мендл отказался сдавать экзамен на знание русского языка, который — по требованию оккупационных властей — обязаны были сдавать все официальные («казенные») раввины. Эстер с некоторым сарказмом описывает побег отца из дома его учителя по русскому языку. Услышав сплетни о том, что супруга учителя не носит положенного замужней женщине парика, Пинхос-Мендл впервые в жизни «стал человеком действия: он сбежал…». Этот эпизод мы видим и в мемуарах Иешуа, где он рассказывает, как молодой муж, заподозрив жену учителя в нескромном поведении, нарушил свои обязательства перед семьей. Иешуа заключает, что его отцу «претило обременять себя заботами о будущем». Чтобы не слышать укоров тестя за несданный экзамен, Пинхос-Мендл уехал к своим родителям, «где его никто ни в чем не упрекал», по сути бросив жену и детей одних — что впоследствии не могла не отметить зоркая, остроязыкая Эстер. Великодушно прощал отца один лишь Башевис (хотя в то время, когда это случилось, он еще на свет не родился); отказ отца подчиняться требованиям прогнившей системы был для Башевиса знаком душевного благородства, а его верность старым устоям, как бы ни насмехались над ними родители жены, — знаком мужества. В своем неприятии зятя теща с тестем дошли до того, что посоветовали Башеве развестись с «фантазером». Но вместо того чтобы последовать их совету, она убедила Пинхоса-Мендла начать поиски собственного раввинского места.

Ко всеобщему удивлению, он нашел эту должность в Леончине. Правда, как заметил Иешуа, Леончин был сомнительным достижением. Однако даже Иешуа не отрицал того, что его отец получил должность благодаря своему таланту. Пинхос-Мендл проезжал через Леончин со своими проповедями, и местная община была настолько впечатлена его речами, которые представляли собой «смесь остроумных толкований и известных комментариев к Торе, хасидских историй и чудесных преданий», что пригласила его остаться у них раввином. Иешуа писал, что жители Леончина были «захвачены» его проповедью, Эстер же называла их «одурманенными».