Она встала, затекшие ноги были словно ватные. Алиса шла, как на мягких подушках, волоча ноги, пронизанные колкими мурашками. Она с трудом пересекла площадь и рухнула в плетеное кресло в кафе, заказала чашку крепкого кофе. Хотела вернуться к дискуссии, удобное положение располагало, но ничего не вышло, и она принялась размышлять о том, почему она так зациклилась на этом Франсуа, постоянно ему пишет, приглашает его куда-то, может, ему это приятно, а может, совсем наоборот — обременительно. Алиса размешивала сахар в кофе и думала, что у нее никого нет, кроме маленького несчастного Жюльена, который давно не маленький, а всего лишь несчастный, впрочем, и он уже живет отдельно. Никого у меня нет, вот я и цепляюсь за старые связи. Она отхлебнула кофе и обожглась, принялась хватать воздух ртом, чтобы охладить язык, и тут вспомнила, что сказал ей Жюльен, когда уходил из дома. Он ей крикнул: «Не хочу тебе мешать!» Эти слова прожгли ее насквозь и раскаленными осколками застряли в сердце. Тогда Алиса была уже разведена и второй раз вышла замуж — решила, что наконец-то обрела свой дом. Жюльен-младший сердито стер со щеки поцелуй и ушел. Уехал. Кажется, теперь его зовут Додо. Это все, что он ей сообщил. Ему было тогда шестнадцать, узкие плечи, застенчивая улыбка. Бумажку с номером телефона загадочного Додо он оставил на кухонном столе. После его ухода Алиса взяла две голубые гортензии в зимнем саду и вынесла их наружу. Поставила горшки на тротуар — может, кто-нибудь заберет. Но цветы так и засохли. Она принесла их назад и поставила на каменный стол в своем зимнем, слишком холодном для них саду. Выхаживать гортензии сил уже не осталось. С тех пор она только делала вид, что любит своего мужа.

После ухода Жюльена они часто виделись с Франсуа, встречались в одном и том же кафе, в том самом, которое он терпеть не мог. Что об этом думает ее муж и думает ли он об этом вообще — ее не интересовало. Как не интересовало и то, что об этом думает сам Франсуа. Но ей было с ним хорошо. Было между ними что-то особенное, что их сближало. Они были заговорщики, члены ордена тоски и печали. Не добрые приятели. Не влюбленные. Их союз был серьезнее и прочнее. Их объединяло одиночество, осознание собственной ненужности. Не нужный никому знаток Гюисманса и не нужная своему сыну мать встречались в кафе Les Deux Magots и ничего не хотели друг от друга.

Только однажды между Алисой и Франсуа вдруг выросла стена из камней, которые обычно швыряют друг в друга мужчины и женщины, — ревности и упреков. Как-то раз Алиса опаздывала, кафе уже закрывалось и почти опустело. Она приехала в Париж на празднование двадцатилетия пирамиды Юймин Бэя [38] . Короткий ливень, потом солнце, потом снова ливень — такая погода, когда вдоль тротуаров журчит вода, — весной в Париже обычное дело. Алиса перепрыгивала через быстрые ручьи и чувствовала себя счастливой. Она обошла книжные магазины, забежала в редакцию, под вечер на площади перед Лувром полюбовалась световой проекцией на стеклянных стенах пирамиды. Захватывающее зрелище! Она прибежала в кафе с каталогом Дженни Хольцер [39] в руках, восторженная, полная впечатлений. Франсуа безмятежно сидел за столиком с бокалом вина.

— Там было столько людей, а тебя я не видела, — щебетала она, усаживалась, выкладывая каталог на стол.

— Меня там и не было, — ответил он бесцветным голосом.

— Смотри, — она пододвинула ему каталог. — Это каталог выставки Дженни Хольцер этого года в музее Уитни. Это ее световую проекцию ты пропустил, так жалко! Вот, взгляни. Какие потрясающие цветные спирали из слов! Слова-картины, слова-скульптуры. А вот еще.

Она перевернула страницу:

— Тут собраны ее афоризмы.

И она начала переводить с английского. Франсуа скривился.

— «Иногда лучше умереть, чем продолжать», — перевела Алиса первую фразу. И следом — вторую:

— «Мужчина больше не станет тебя защищать».

Алиса задумалась, потянула пальцами свою нижнюю губу, словно бы соглашаясь, и хотела переводить дальше, но Франсуа ее перебил:

— Я думал, что тебя интересует литература, а не трюизмы, — и он ткнул окурок в стеклянную пепельницу.

— Но это важные вещи! — воскликнула она.

— Женская народная мудрость, — буркнул Франсуа и зажег другую сигарету. — Женский консалтинг по всему миру.

— Почему же все-таки тебя там не было? — поинтересовалась Алиса.

Он ответил не сразу. После короткой паузы он низким голосом, ниже, чем обычно, ответил ей вопросом:

— Помнишь Аврелию?

Алиса ничего не ответила.

— Она потом пошла еще куда-то учиться. Ну, помнишь? Я ее сегодня встретил. Случайно. Как раз на том праздновании. Где-то около полудня.

Алиса по-прежнему молчала.

— Ну, вспомнила?

Конечно же она помнила Аврелию.

— Она теперь работает где-то в акционерном обществе виноделов. Я пригласил ее на обед, что, признаться, было немного опрометчиво. Она была какая-то язвительная. Все время рассказывала мне о своих случайных романах.

Зачем он мне все это рассказывает? Пьян?

Франсуа поднял глаза к потолку и театрально вздохнул:

— И как это меня угораздило с этой Аврелией?

И продолжал в своей обычной манере.

— После обеда она пригласила меня к себе. У меня не было ни малейшего желания смотреть на нее раздетую, но так уж вышло. Поэтому на празднование я не попал. Чтобы как-то поднять себе настроение, я спросил у нее две бутылки хорошего вина. Они у меня с собой. Хочешь, возьми одну.

Предлагает мне бутылку вина, которую выпросил за то, что любовался на голую постаревшую Аврелию? От его нарочитого бесстыдства Алиса задохнулась, словно он облил ее грязной, тухлой водой из-под гнилых цветов. Она вспыхнула от стыда за Аврелию, но Франсуа притворился, что ничего не понимает и представления не имеет, почему Алиса вдруг покраснела. Хрустальные люстры гасли одна за другой, официанты убирали со столов, Алиса и Франсуа, спрятавшись по самую макушку каждый в свое одиночество, сидели друг против друга и молчали. У Франсуа на руке громко тикали часы.