– Не нужно, девушка. Не плачьте больше никогда. А если будете плакать, то только от радости. Счастливого Нового года.

Желает он искренне и стартует с места, наверняка направляясь к семье. А я бреду к подъезду и поднимаюсь пешком по лестнице, потому что лифт не работает. Жму на кнопку звонка и встречаюсь взглядом со свекровью.

– Ника, дочка, что произошло?

– Ничего.

Ее голос наполнен тревогой и беспокойством, но я не могу выцарапать из себя и толики ужасающих подробностей. Поэтому бочком протискиваюсь в коридор и медленно разуваюсь.

Не раздеваюсь, шмыгая в ванную комнату, и долго умываюсь, пытаясь привести в подобие порядка зареванное краснющее лицо. Кожу покалывает от ледяной воды, сердце царапает теми же острыми иголками, но я не позволяю истерике взять верх.

Покидаю свое убежище с фальшивой улыбкой, приклеенной к лицу, и направляюсь в зал, где моя ничего не подозревающая дочка клеит бумажную гирлянду.

– Мамочка приехала!

– Привет, солнышко.

Ловлю свое маленькое чудо в объятья и крепко прижимаю ее к себе. Глажу медные волосы, волнами рассыпавшиеся по маленьким плечикам, и ненавижу себя за то, что вскоре сломаю ее хрупкий детский мирок.

– Сонюшка, котик, иди к себе в комнату и собери игрушки, пожалуйста.

– Но зачем, мама?

– Я тебе все потом объясню, хорошо?

– Хорошо.

Сдавшись, Соня уступает и, бросив гирлянду на полу, уносится в спальню, пока я нервно сминаю край пуховика и до крови закусываю саднящие губы. Пытаюсь заглушить душевную боль болью физической и напоминаю себе о том, что я не имею права на слабость.

Теперь я единственная опора для дочери. Только я.

– Вероника, может, теперь ты, наконец, объяснишь, что случилось?

Вздрагиваю от врезающегося в барабанные перепонки вопроса и поворачиваюсь, сталкиваясь нос к носу со свекровью. Она шарит по мне испуганным взглядом и старательно ищет причину моего странного поведения.

– Ваш сын изменил мне. И я подаю на развод.

Тяжелые фразы с привкусом металла царапают нёбо и оседают горечью на языке. Пальцы снова терзают ни в чем не повинную ткань, а в горле першит едко и противно.

И если я уже приняла суровую действительность, то Тамара Николаевна, конечно, в нее не верит и пытается оправдать сына, как любая нормальная мать.

– Но… как?

– Так. В нашей квартире. На нашей с ним кровати.

Бросаю резче, чем мне бы того хотелось, и с шумом выпускаю воздух из легких.

– Вадик не мог…

– Еще как смог. И знаете с кем?

– С кем?

– С моей лучшей подругой.

Тишина ненадолго повисает между нами и давит, давит, давит так сильно, что кажется, в следующую секунду моя чугунная голова разорвется, и носом пойдет кровь. Но ничего подобного не происходит.

Несмотря на пережитый стресс, все системы моего организма функционируют нормально и не думают ломаться. Лимфа все так же течет по венам, сердце тарабанит, может быть, чуть лихорадочнее, чем обычно, в остальном, никаких отклонений.

– Извините, что испортила праздник.

Выдохнув, я развожу руками и устремляюсь вслед за дочкой прежде, чем Тамара Николаевна выйдет из ступора и найдет что возразить.

На автомате я закидываю свои немногочисленные вещи в спортивную сумку, сверху кладу Сонины джинсики, платья и свитера, несколько ее любимых игрушек пакую в небольшой, но вместительный рюкзак.

Все это проделываю в полном молчании под тихое сопение дочери. И выпрямляюсь ровно в тот момент, когда Тамара Николаевна бесшумно проскальзывает в комнату.

Выдает испуганное «оу». Прикрывает рот ладонью. И предпринимает еще одну попытку воззвать к моему разуму.

– Ника, родная, не пори горячку. Подумай хорошенько. Ну куда вы на ночь глядя в мороз?

– Куда угодно, лишь бы не здесь. Сонюшка, милая, одевайся.

Отрезаю бескомпромиссно, в красках представив все прелести ужина с Вадимом, и осторожно протягиваю дочурке ярко-красный пуховик. Помогаю ей застегнуть изредка заедающую молнию и, подхватив сумку, выхожу в коридор.

Обуваюсь на автопилоте. Мягко, но настойчиво подталкиваю Соню вперед. Желаю свекрови счастливого Нового года.

Кубарем скатываюсь с лестницы и вываливаюсь из подъезда, замирая от тоскливого детского.

– Мамочка, а папа меня больше не любит?

В один миг внутренности перемалывает, словно в мясорубке, и снова становится нечем дышать.

– С чего ты взяла, солнышко? Папа тебя очень любит.

Я опускаюсь на корточки перед своей крошкой, поправляю ей шапку с большим пушистым помпоном и отчаянно стараюсь не разрыдаться.

Ох уж эти чертовы взрослые игры и моя уязвленная гордость, не позволяющая притвориться, что измена мужа – всего лишь нелепая случайность, и ничего страшного не произошло.