Теперь я смотрел на Марию Садовую и размышлял. Красивая же девка, умная… Не была бы… Но брак — это очень важный момент и тут девица должна быть с хорошей репутацией, да и выгодной партией. А так, когда поматросил и бросил? Так у Маши есть сердце и его разбивать не хочу и не буду, тем более, что она показывает свою полезность.

— Хорошо, Мария Александровна, оставайтесь ночевать. Но учтите, что нынче я даже отпустил слуг, так что вам придётся самой мало того, что подготовить себе постель, так уж, извините, но ночью, да и вечером, я должен побыть один. Не рассчитывайте на компанию, — сказал я.

— Я не буду вам докучать, — с нотками обиды сказала Маша, явно ожидавшая иного.

Я же подумал о другом. Если вдруг что-то вскроется и найдётся тот, кто умеет думать головой, задавать правильные вопросы и сопоставлять факты, то у меня будет алиби. Доказать моё присутствие сможет именно Маша. С ней, наверняка, не составит труда договориться и о том, чтобы она призналась даже в некоторых подробностях нашего с ней гипотетического времяпровождения. Репутация девушки и без того подмочена.

Как только стемнело, я, переодевшись во всё тёмное и собрав вещмешок, отправился в достаточно долгий путь. Сперва мне предстояло пройти, а вернее, пробежать порядка четырёх верст до того места, где в лесу должен оставаться привязанный конь. Наездник из меня аховый, да и седалище болит уже так, что я на коня смотрю как на Гитлера, то есть с ненавистью и хочу убить. Но на своих двоих я до поместья Жебокрицкого смогу добраться только к утру. И то, если постараюсь и с перенапряжением сил.

Однако и теперь предстояло прошагать немало.

Одышка замучила, спасу нет. Если версту я ещё смог пробежать с тем нелегким грузом на спине, что подготовил, то остаток пути просто «добивал» быстрым шагом. Вещмешок, представлявший собой узелок из толстой ткани с пришитыми к нему тесемками, был наполнен необходимым: я нес «кошку» с верёвкой, два пистолета, кувшин на литра два с половиной, заполненный горючей смесью. Когда пот уже залил глаза, а ноги стали чуть подкашиваться, я, наконец, увидел того самого «Гитлера».

— Ух, скотина! — сказал я и, терпя боль, взгромоздился на коня.

Если кто-то думает, что можно сесть на лошадь в первый раз и сразу поскакать, будто лихой казак, то он жестоко заблуждается. По крайней мере, если это не прогулка с инструктором, а реально передвижение на достаточно долгие расстояния. В моем детстве в прошлой жизни у деда в деревне был конь, на котором я по малолетству лет, да и в подростковом возрасте осваивал езду верхом. Но когда это было! Мало того, так нынешнее тело, несмотря на то, что оно существовало именно в то время, когда каждый должен уметь ездить верхом, к подобному было мало приспособлено.

Я не ехал к соседу наобум. Это уже моё третье посещение усадьбы Жебокрицкого. Иначе нельзя было бы узнать и понять, с какой стороны подходить, как и что делать.

К сожалению, дом Жебокрицского был выложен из кирпича, вполне добротного, произведённого на одном из двух кирпичных заводов Луганска. Так что поджечь я предполагал лишь кабинет моего обидчика, надеясь на то, что кроме картин и дорогой мебели там хранятся и хоть какие-то серьёзные деньги. По крайней мере, из тех обрывочных сведений, что мне удалось собрать, можно заключить, что казначей Жебокрицкого приходил именно в кабинет к хозяину, где помещик выдавал порой немалые суммы на деятельность в своём поместье.

Я прокрался к забору, который огораживал барскую усадьбу. Богатая, кованая ограда. И все тут было богато. Статуй только в парке я насчитал более десяти, а ведь это дорогое удовольствие. Но не эстетика усадебного убранства середины девятнадцатого века меня интересовала здесь.

Вот она — моя цель. Оставалось только залезть на второй этаж, открыть окно и облить кабинет горючей смесью, обязательно запалив и массивные шторы, которые спадали тяжелыми фалдами за диваном и столом. Тогда должно все прогореть. Пожар вряд ли распространится дальше, так что лишний, необязательный грех на свою душу я не возьму, и никто из прислуги помещика не пострадает.

Порой очень важно тщательно подойти к делу составления психологического портрета своего противника. Это помогает, даёт возможность ударить именно туда, где наиболее чувствуется боль.

Жебокрицкий любил систему, любил страстно и фанатично у него на каждое слово, на каждое движение были заведены свои бумажки, которые бюрократ лелеял, словно детей родных, и, будто семейный альбом, периодически рассматривал. Вот почему я хотел ударить именно по документообороту моего врага. А потом, деньги. Должны же в кабинете быть деньги.