Впервые его голос звучит жёстче, становясь явным предупреждением.

«Ты не можешь препятствовать ей в этом. Мы этого не допустим. Она находится среди людей не только для её защиты, брат. Это упражнение в обучении, в котором её родители очень детально проинструктировали нас. Этот аспект её жизни в человеческом обществе в некотором смысле даже важнее, чем необходимость защищать её, а также необходимость скрывать её от видящих, которые также могли бы эксплуатировать её и причинять ей вред».

Ревик чувствует, как его сердце сильнее бьётся в груди, удушая его.

Он знает, что это иллюзия. Его тело далеко.

Близко, но очень далеко.

Он не может почувствовать это по-настоящему.

Он чертовски хорошо знает, что Вэш говорит не о людях, приёмных родителях Элисон. Они бы скорее отрубили бы себе руки, чем позволили этому случиться с их дочерью. Джон тоже бы так поступил, если уж на то пошло.

И какая же раса превосходит другую в этом отношении?

Эта мысль приводит его в ярость, нарастая в нём.

Какая раса скармливает своих собственных детей волкам, и всё это ради какой-то высшей цели, которая ничего не значила бы для их дочери, узнай она истинный источник своей боли? Какая раса ставит абстрактную, мифическую чушь выше безопасности собственной крови? Которая забывает о сострадании к тем, кому они якобы служат?

Какая раса игнорирует вполне реальную возможность психологических шрамов, травм на всю жизнь, серьёзной потери себя в том самом «почитаемом» существе, перед которым, как они все утверждают, отчитываются?

Ревик не видит во всём этом ничего, кроме высокомерия.

Эго. Высокомерие. Бредовая чушь.

Символизм ничего не значит здесь, на Земле.

Из всех людей Ревик знает это как никто другой; он знает это на личном опыте. Все эти философские размышления — худший вид пафосного дерьма, продукт кучки старых мудаков, которые потеряли связь с тем, что такое настоящая боль…

«Может быть, и так, брат Дигойз, — говорит Вэш, его мысли мягки. — Но не тебе или мне решать это, мой друг».

«Хрень собачья, — посылает Ревик, вторгаясь в мысли собеседника. — Хрень. Ты дал мне именно эту работу. Я мог бы остановить это. Чёрт возьми, ты мог бы остановить это… ты мог бы остановить это без меня. Ты притворяешься бессильным, но это не так. Её родителей здесь нет. Вы здесь. Я здесь. Но вы всё равно позволяете этому случиться. Как марионетки. Как безмозглые автоматы, лишённые каких-либо истинных чувств…»

«Мы тоже служим высшей цели», — напоминает ему Вэш.

Ревик подавляет желание сказать им, что они могут сделать для достижения своей высшей цели.

Он уже знает, что это ни к чему хорошему не приведёт.

Как бы сильно он ни любил Вэша, он знает, что в этом он так же чужд собственной натуре Ревика, как и безликие видящие, которые стоят позади него в темноте.

И прямо сейчас он мог бы причинить боль им всем.

Он мог бы заставить их почувствовать то, что чувствует она.

Он мог заставить их бояться так, как боится она. Он мог заставить их почувствовать то, что почувствовал от неё он, когда она звала его в темноте, обезумевшая от ужаса, зная только, что ей грозит смертельная опасность, и она ничего не может сделать, чтобы остановить это.

Он мог проделать с ними всё это и ничего не почувствовать.

Он мог сделать это без малейших угрызений совести.

Глава 15. Долг на хорошем счету

Когда ему снова разрешили выйти, они ослепили его.

Ревик заморгал, глядя на тускло освещённый потолок, на мгновение растерявшись, где он находится.

Затем он вспомнил.

Клуб. Он всё ещё был в клубе Торека.

Сейчас, должно быть, уже почти рассвело.

Он повернул голову, стряхивая последние цепляющиеся нити Барьера как раз в тот момент, когда чувство времени вернулось, выдёргивая его из этого вневременного пространства и снова устанавливая вокруг него твёрдые границы. Не просто границы — лимиты. Элли была на другом конце света.

Здесь не четыре и не пять часов воскресного утра в Калифорнии.

Здесь ближе к восьми или девяти часам вечера в субботу.

За те же секунды Ревик понял, что его мысль не была случайной или основывалась на какой-то угрозе, которую они оставили висеть в воздухе, когда он уходил.

Они действительно ослепили его.

Он силился увидеть её, дотянуться до неё. Он не мог. Они окружили его свет каким-то плотным, непроницаемым щитом, который едва позволял ему чувствовать свой собственный свет, не говоря уже о чьём-либо ещё. Сначала он подумал, не отстранили ли его от работы полностью, не уволили ли его, по сути, как стража Элли…