Он подается вперед. Только корпусом, скорее плечами и головой, не зря опасаясь, что любое движение сверх этого будет стоить ему как минимум парочки зубов. Я даже не шевелюсь, хотя от амбре перегара прямо мне в лицо потом обязательно умоюсь с мылом. Наратов крутит мордой у меня перед лицом, изредка сцеживает маты в пустоту.

Отступает. Жмурится. Трясет головой. Снова разглядывает мое лицо, как будто щупает.

— Да быть не может… — Трет глаза грязными пальцами. — Да ну на хуй.

Он удивлен и ошарашен одновременно.

— Я тебя, блядь, узнал! Сука, узнал! — орет Наратов и хватается за голову, сдергивая капюшон.

На лбу у него здоровенный кровоподтек и глубокая рана.

Все это надо было обработать чем-то еще хотя бы несколько дней назад.

Я жестом снова притормаживаю Валентина.

— Ах ты… блядь! — Наратов топчется на месте, как сломанная заводная игрушка. — Сука, сука!

Вот он — мой… звездный час?

Семь лет ради одной минуты.

Ради взгляда глаза в глаза в лицо человеку, который однажды просто переступил через меня, как через дохлую собаку. Ради этого мгновения, в котором уже я проехалась по нему беспощадным катком.

А мне вообще никак.

Он такой жалкий.

Неужели я была такой же, когда хватала его за рукав пиджака и умоляла не отворачиваться от меня? Плакала, кричала «Сереженька, я же люблю тебя, я же твоя невеста!»

— Ах ты сука! — Наратов заканчивает метаться. Теперь просто столбенеет. Выпучивает по-кроличьи красные глаза. — Пиздец на хуй…

— Здравствуй, Серёженька, — улыбаюсь слегка натянуто. — Семь лет не виделись.

Это усталость.

Не триумф и не заслуженное злорадство.

Это просто тихая усталость с легким флёром отвращения.

— Лерка… — выдыхает новую порцию гнилого содержимого легких. — Лерка… Гарина.

— Валерия, — поправляю тоном снисходительной училки. А потом, вдруг просто плюнув вообще на все, «расшифровываю»: — Валерия Шутова.

Наратов зыркает на тачку у меня за спиной.

Снова на меня.

И опять пялится на тачку, на этот раз лапает ее таким взглядом, как будто это не дорогущий «Астон Мартин», а его персональный электрический стул.

Он, конечно, про Шутова знает.

Ну плюс-минус то же, что и все — гений, звезда IT-Олимпа, миллионер. Зверь.

— Да ты гонишь, — стонет Наратов, медленно сползая передо мной на корточки. — Да что же, блядь… Да как же… это…

— Бывают в жизни такие дни, Серёжа, когда покойники встают из могил и начинают срать тебе за шиворот. Относись к этому философски.

Он продолжает изрыгать разнокалиберные маты, ни один из которых меня абсолютно не трогает. Как будто между мной и этим унылым, и помятым клоуном прозрачная сетка, сквозь которую не просочится ни грамма грязи. Слова — и те не все долетают. А сам Наратов так дергается, словно часть из них моментально рикошетят обратно в него же.

Я всегда знала, что рано или поздно он меня узнает.

Когда-то давно множество раз представляла себе, какими мы будем в этот момент — я, со свершившимся возмездием наперевес, и он — размотанный моими интригами. И все это очень тешило мою душу, грело самолюбие. Как модно сейчас говорить — чесало эго. Я точно так же смотрела как человек, которого я однажды так слепо любила, ползает у моих ног, клянется в любви и раскаивается. А я просто отпихиваю его и иду в свою красивую новую жизнь, где меня ждет Лучший Мужчина на свете. Все в лучших традициях ста серийной женской мелодрамы в прайм-тайм.

И все именно так, если не вникать в незначительные нюансы.

Но пинать Наратова мне совсем не хочется.

Как, впрочем, и жалеть.

— Так вот зачем ты украла завещание, — гундосит Сергей. Медленно и грузно расправляется, но абсолютно точно не до конца. Вряд ли теперь он сможет горделиво распрямит спину вообще хоть когда-нибудь.

— Это ты его украл, Серёжа, а я просто вернула то, что принадлежит мне по праву.

От каждого моего «Серёжа» от дергается, как от удара плеткой.

Я всегда так его называла — Серёжа, Серёженька. Любила и ластилась как маленькая. Так любить могла только глупенькая Валерия Гарина. Слава богу, теперь я знаю, что это был просто долбаный адреналин, на котором этот моральный урод мастерски меня «качал».

— Я же знал… — Наратов уже даже почти выравнивает позвоночник, но вдруг стонет и снова скручивается. На лицо все признаки очень «серьезного разговора» с любимым тестем. Уже бывшим тестем, я так понимаю. — Знал, что с тобой что-то не так… Жопой чувствовал.