Довольно долго я в принципе не мог связно мыслить, а когда немного очухался, подумал: «да уж, о таких приключениях ни в одной книге не прочитаешь. Ты теперь, Дмитрий Николаевич, должен радоваться, что мечта сбылась, и ты стал самым что ни на есть настоящим попаданцем. Сука, нет это надо же было так подгадать с местом для туалета. Ох, и ревело же это нечто, нервничало как в последний раз. Жуть жуткая, иначе не скажешь».

Воспоминания о случившемся заставили лицо поневоле расплыться в улыбке, а потом меня реально пробило на хохот, да так, что я долго не мог успокоиться. Только и повторял про себя как мантру «Я теперь точно знаю, как стать попаданцем!» и старался смеяться в подушку, чтобы не переполошить обывателей.

Немного успокоившись, я почувствовал определённые позывы организма, как это бывает после сна, и хотел было соскочить с кровати, но тут же сам себя притормозил.

«Стоять, казбек, потерпишь. Сейчас главное — понять, кто, где, почему и в кого я попал. Поэтому придётся пока потерпеть и попробовать послушать, о чем там бубнят за стенкой».

Конечно, слышимость была аховая, но кое-что услышать получалось. Так, уже знакомый голос вредного старика, отхлеставшего меня хворостиной, я очень даже неплохо различал, а вот его собеседника, вернее собеседницу — нет.

И все же по отдельным фразам удалось понять, что говорили —то есть спорили — скорее всего обо мне. Старик настаивал, что меня уже давно пора будить, и называл он меня не иначе, как байстрюк. Женский голос по ходу возражал, во всяком случае фразу, что меня так называть неприемлемо, я услышал, и раз в комнату, где я лежал, никто не заходил, там, похоже, нашла коса на камень.

Конечно, услышать больше было важно, вот только организму было пофиг, он настойчиво требовал своего, и я в итоге не вытерпел и всё-таки подорвался с кровати.

Как спрыгнул, так в очередной раз и застыл.

Во-первых, я прям реально спрыгнул, так что, судя по всему, телу, в которое я угодил, лет пять, не больше. А во-вторых, что более важно, я просто понятия не имею, где тут туалет и где искать свою одежду. Сейчас на мне была длинная, до самых колен рубаха и все. Ни обуви рядом с кроватью не нашёл, ни штанов — ничего.

Несколько секунд я напряженно думал, как быть, а потом плюнул на все и понёсся к выходу из комнаты.

Хотя комната была небольшая, до двери пришлось сделать чуть не десяток шагов, притом в вприпрыжку. Я с удовольствием отметил, что энергия из меня брызжет фонтаном, я даже не вспомню, когда чувствовал себя так замечательно.

За дверью обнаружилась ещё одна комната, уже гораздо больше моей спальни, и там, сидя возле небольшого столика, вполголоса о чем-то спорили между собой давешний старик и молодая красивая женщина.

С моим появлением спор мгновенно прекратился, и если старик посмотрел на меня как-то даже плотоядно, то женщина тут же вскочила и произнесла:

— Проснулся, сынок? С добрым утром.

Мне даже не по себе стало от ее голоса. Просто в нем слышалось столько любви, радости и счастья, что я почувствовал себя последней сволочью, осознав наконец, что занял тело сына этой любящей матери.

Но организм не позволил мне впасть в рефлексию, и я непроизвольно, без участия разума произнес:

— Писять хочу! Сильно!

Дед хмыкнул и ощерился в улыбке, а мама (а по-другому даже думать не хотелось) стремительно подошла, подхватила меня на руки и понесла обратно в мою спальню. Там поставила меня на ноги и достала из-под кровати горшок. Не такой, как были в моем детстве или у моих детей, а керамический и другой, непривычной формы, но совершенно точно горшок.

Дальше мое тело действовало без участия разума вообще, само уселось и все сделало как надо. Словами не передать, насколько стало легко, и мне даже пофиг уже было на все и вся. Только сейчас понял и до конца воспринял: я живой-здоровый, а остальное все — полная фигня. А потом как-то вдруг в голову полезли другие мысли «Сука, как так? Дима, что за нафиг? Писать хочу! Пипец, дожил. Семьдесят блин лет и писать хочу».

Между тем мама не дала мне впасть в меланхолию. Заворковала, засветилась. Достала из сундука, который я до сих пор не замечал, одежду и стала одевать меня, при этом поглаживая, целуя в макушку и спрашивая:

— Что Ваня хочет на завтрак?

А я чувствовал себя куклой беспомощной, слегка нервничал и неожиданно млел от такого к себе отношения.

При этом отметил, что меня теперь, похоже, зовут Иван и попал я, судя по всему, в прошлое. По крайней мере одежда мамы да и моя тоже на это намекала. Интересно было бы сразу узнать, в какое время угодил, но на самом деле больше меня волновал другой вопрос. Моё поведение и реакции тела. Умом ведь я взрослый мужик, а ничего не могу поделать с этими самыми реакциями. Стоит маме чуть приласкать, пощекотать или даже просто погладить, как начинаю таять, словно мороженное на жаре. Счастливо смеюсь, с удовольствием лезу обниматься и вообще веду себя беззаботно — как дите несмышленое. При этом все ведь осознаю, мыслю ясно и по-взрослому, а поделать ничего не могу. Жесть какая-то.

Все игривое настроение мгновенно исчезло, когда в спальне возник дед. Тело непроизвольно напряглось, да и мама перестала ворковать.

«Во как. Что-то тут не так все радужно, как казалось».

И вошедший дед, как будто подтверждая мелькнувшую мысль, произнес:

— Елизавета, хватит тетешкаться с мальцом. Испортишь парня своими нежностями. Давай, корми его завтраком, а то мы и так опаздываем. Скоро люди в поле выйдут, а мне надо объяснить им, с чего начинать.

— Ну так и ехали бы сами, зачем Ваню с собой тащить?