Когда он схватил меня за руку и начал охаживать хворостиной, я, заскрипев зубами, только и подумал: «что же, сука, так больно. Побыстрей бы вырасти и ответка не замедлит себя ждать».

Как ни крепился, а слезы все равно непроизвольно брызнули из глаз и не только от боли, но и от обиды тоже, потому что я не мог повлиять на ситуацию и дать сдачи. Зато у мамы этих сил нашлось, наверное, на двоих.

Она сначала попыталась остановить вошедшего в раж старика словами.

— Сударь, как вы смеете обращаться подобным образом с моим сыном!

Уж не знаю, не услышал её старик или просто забил на нее, но он продолжал хлестать меня хворостиной, при этом ещё и приговаривая:

— Я тебя, ублюдок, научу порядку. Ты у меня узнаешь, что такое дисциплина…

Мама, естественно, не осталась сторонним наблюдателем. Она поняла, что её не слышат, и с визгом вцепилась ногтями в лицо старика, начав при этом громко звать какого-то Кузьму на помощь.

Все дальнейшее для меня слилось в какой-то безумный калейдоскоп событий.

Опешивший дед, отдирая руки мамы от лица, пытается от неё отстраниться. Та, в буквальном смысле обезумев, полосует ногтями это самое лицо, забыв обо всем на свете. Откуда-то из-за дома выскакивает здоровенный мужик с топором и несётся к схватке. Из дома выбегают служанки и без малейших сомнений кидаются туда же.

Я, размазывая слезы и забыв про боль в мягком месте, только и успел подумать, что спектакль удался, как все резко закончилось.

Дед вдруг каким-то реально командирским голосом рявкнул:

— Всем стоять!

И что странно, все вдруг замерли, а он уже спокойным голосом спросил:

— Елизавета, ты что тут устроила?

У меня на миг сердце дало сбой, а в голове пронеслось торнадо из мыслей, и главная была такая: не дай бог мама сейчас включит заднюю.

Пронесло. Мама вытянулась в струнку, задрала подбородок и ледяным тоном начала говорить:

— Сударь, потрудитесь объясниться, кто вам позволил так обращаться с моим сыном? Какое вы имели право поднимать на него руку? Как смели вы обзывать его срамными словами?

Дед на удивление не стушевался и, как бы раздумывая, произнес:

— Ишь ты как заговорила. Забыла, кто ты есть? Так и норовишь в мужские дела нос сунуть?

Мама от такой отповеди на секунду онемела, потом ее лицо окаменело, и она перебивая монолог дела, с какой-то яростью буквально выплюнула:

— Вон. Вон из моего дома, — затем она повернулась к мужику с топором. — Кузьма, проводи господина, он уезжает.

На миг она запнулась и, обращаясь уже к деду, добавила:

— Я обязательно напишу Петру Ивановичу и поведаю, как вы обращаетесь с его сыном.

Дед хотел было что-то ответить, но мама не позволила и снова будто выплюнула:

— Вон. Не желаю больше вас видеть и слышать.

Затем она отвернулась от него, подошла ко мне и, подняв на руки, тихо сказала:

— Прости меня, сынок. За все прости.

Она уже направилась было к дому, когда я, слегка ошарашенный происходящим, неожиданно для себя самого повернул голову к бородатому мужику и звонко сказал:

— И проследите, чтобы нас не обворовали, а то он может, — с этими словами я обличающе и совершенно некультурно указал пальцем на дела.

Ох, как того перекосило. Посмотрел на меня так, что я понял: злее врага у меня не будет. Но вот почему-то не испугался я этого ни разу, наоборот про себя подумал: «встретимся ещё и тогда посмотрим, кому придётся горевать».

Мама на эту выходку отреагировала улыбкой и ничего не сказала. Вместо этого только ускорила шаг, и уже через пару минут мы были в гостиной, где неожиданно случился второй акт этого спектакля.

А началось все с того, что она решила посмотреть на мою попу и оценить нанесенный дедом ущерб. Когда же сняла штаны и увидела мою задницу, то охнула, прикрыв рот рукой. Секунду мне казалось, что она снова расплачется, но нет. Она как-то сдержалась, включила снежную королеву и громко произнесла с вопросительной интонацией:

— Варвара?

В комнате тут же материализовалась одна из служанок, которую мама спросила, указывая на мою попу

— Ты когда мыла ребёнка, видела это?

Служанка неуверенно кивнула.

— Почему мне не доложила?

— Жозеф Степанович не велел.

— Вот кааак, — протянула мама. — Не велел значит.

Она снова одела меня и, секунду подумав, сказала, как отрезала:

— Позови Марию, а сама сегодня же отправляйся в деревню к родителям. Здесь ты больше не нужна.

Служанка, ахнув, упала на колени и начала что-то лопотать, умоляя её пощадить, но мама была непреклонна, она процедила сквозь зубы:

— Уйди с глаз моих, не доводи до греха, иначе у тебя задница станет похуже, чем у моего сына.