В отличие от своих родителей, я не забываю о традициях. Раньше они помогали мне делать кормушку. Мы вешали ее каждый год в конце ноября, и я наблюдала за птицами, сидя на подоконнике.

– Урод, – бормочу, пачкая пальцы клеем.

Хочешь прогнать плохие мысли? Займи руки и мозги. Если кормушка развалится, сделаю еще одну. Оставляю ее на столе, а сама смотрю на звезды. В одной из них штукатурка, в другой – воспоминание о царапине. Почему мужчины, которыми я дорожу, предают меня? Судорожно выдыхаю и всхлипываю. Разве он не говорил, что мы будем жить вместе? Почему тогда он сказал своей матери, что я ему никто?

Выключаю лампу, ложусь на кровать и беру телефон. Экран подсвечивается. Больше пятнадцати звонков от Розы и ни одного от Жоры. Несправедливо!

Заворачиваюсь в одеяло и жмурюсь до боли в глазах. Пусть я проснусь утром и это все окажется сном. Пусть со мной больше не произойдет ничего подобного. Пусть…

Просыпаюсь от будильника и не понимаю, где нахожусь. В глазах сухо, во рту горчит. В кухне родители звенят посудой. Нужно собраться и идти в школу. И как я протяну целый день после вчерашнего? Может, притвориться больной и прогулять?.. Поворачиваюсь на спину и пялюсь в потолок. Вот бы там всплывали ответы, как в шаре с предсказаниями.

– Закрой свой рот! – доносится голос отца из кухни.

– Это ты замолчи и послушай, что я пытаюсь сказать!

Зажимаю уши ладонями, встаю с кровати, беру одежду и прошмыгиваю в ванную. Умываюсь, одеваюсь, поправляю прическу перед зеркалом в своей комнате. Взгляд падает на созданную ночью кормушку. Если я не поела перед школой, это не значит, что птички должны голодать.

Проверяю пакет с семечками в кладовке. Запасы еще не испортились. Зачерпываю небольшой кружкой порцию и пересыпаю в кормушку. Надеваю куртку и сапоги, на дворе уже минусовая температура. Забираюсь на подоконник и открываю окно. Снаружи папа когда-то прибил гвоздь, с тех пор мы всегда вешаем на него кормушку. Обычно это делает он, поскольку у него руки длиннее. Мне же придется держаться за раму и тянуться к левому краю.

Невольно гляжу вниз – сугробы смягчат ушибы, если упаду, но хотелось бы выйти через подъезд, как все нормальные люди. Тянусь к гвоздю, приподнимаю ногу для баланса. Я справлюсь. Справлюсь…

– …давай спросим у Алевтины! – В квартире что-то хлопает. Вздрагиваю, пальцы скользят по стеклу. Сердце колотится. – Ты знала, что твоя мать хочет со мной развестись?! – кричит отец изнутри. Вижу его разгневанное лицо.

Он не смотрит на меня, ходит по комнате туда-сюда. Мама заходит за ним, растрепанная и гневно покусывающая губы. Когда они успели возненавидеть друг друга?

– Отстань от дочери! Она не виновата в том, что мы собираемся развестись. Это все твоя вина!

– Ага, как будто это я залетел на стороне! Как ты смеешь открывать свой рот, когда пострадал я? Не ты растила чужого ребенка семнадцать лет, это делал я!

Мама стоит в дверях, папа активно жестикулирует. У него на шее вздулась вена. Перевожу взгляд на гвоздь и тянусь к нему. Из последних сил вешаю кормушку ноющими пальцами. На лице расплывается улыбка. Хоть что-то сегодня у меня получилось.

– Знаешь что, Инна? Пошла ты!.. – Голос отца замирает у меня в ушах.

Чувствую удар в спину. Рука соскальзывает с оконной рамы, сугробы приближаются.

Я падаю. Из глотки вырывается крик. Боль разносится по телу, сильно пульсируя в левой ноге. Лежу на спине и смотрю на небо, а в мои глаза падают крошечные снежинки. Из окна высовываются испуганные родители.

Вердикт неутешительный: закрытый перелом. Нога забинтована и загипсована. Я не смогу нормально ходить ближайшие пару месяцев. В интернете пишут, что у каждого перелом заживает по-разному, бывают осложнения, кому-то даже заново ломали ногу. Придется осваивать костыли.

В палату заглядывает мама. На ее лице сострадание. Она присаживается на стул рядом и шепотом говорит:

– Мы все решили.

Не успеваю спросить, что она имеет в виду, как ко мне подходит папа. Его лицо больше не угрюмое, но отрешенное.

– Мы с твоей мамой договорились. – Он стоит за ее спиной и глядит куда-то мимо меня.

– Я съеду из квартиры в конце недели. – Мама берет меня за руку, пытается улыбнуться. От былой красоты ее улыбки ничего не осталось. – Мы решили не разводиться до твоего совершеннолетия, чтобы тебе не пришлось приходить в суд. До сентября ты останешься с папой…

– …а потом сама решишь, где будешь жить, – заканчивает за нее папа.

Обычно они так договаривают друг за другом, когда мирятся. Неужели они смогли успокоиться только потому, что я упала из окна? Глаза щиплет. Стискиваю одеяло с внутренней стороны. Меня ставят перед фактом. Им все равно, что я думаю об этом.

– Уходите, – говорю севшим голосом и отворачиваюсь.

– Алечка. – Мама кладет руку мне на плечо. Скидываю ее, дернув им.

– Не хочу вас видеть, – выдаю сквозь стиснутые зубы. Пусть они уйдут, и я смогу поплакать в одиночестве.