Огонь стал ещё интенсивнее, пули летели со всех сторон. Я бежал вперёд, пригибаясь к земле, чувствуя, как адреналин бурлит в крови. В какой-то момент увидел, как один из десантников поднял автомат, направляя его в мою сторону. Успел выстрелить первым, и он упал, но в тот же момент что-то ударило меня в плечо, заставив споткнуться.

— Чёрт! — прошипел я, чувствуя, как боль растекается по телу. Но останавливаться было нельзя. Я поднялся и продолжил движение, стреляя на ходу.

Мне повезло: Добролюбов в какой-то момент оглянулся и понял — за ним бегу только я один. Он бросился под укрытие поваленного дерева, и кора на нём тут же вспухла от свинца. Пиндосы палили так плотно, что опер вжался в землю, скрючившись. Мне каким-то чудом удалось домчаться до него и свалиться рядом. Очень хотелось обматерить этого героя с дырою, но приходилось всё тело держать в страшном напряжении — ещё немного, и ствол кедра развалится от лавины огня.

Спасло нас от гибели то, что наши бойцы догадались прийти на выручку: сразу с левого и правого фланга ударили крупнокалиберные пулемёты. Да ещё Бадма принялся чихвостить всех, кто оказался напротив нас. Пиндосы так увлеклись расстрелом нашего бревна, что некоторые вылезли из-за деревьев. За такое им пришлось поплатиться жизнью: очереди из двух крупнокалиберных Browning M2 прошивали насквозь стволы деревьев в один обхват, из остальных вырывая крупные, с мужской кулак, куски.

Это басовитое «бу-бу-бу» прозвучало для меня, словно песня. Но упёртые американцы сдаваться не собирались. Бой превратился в хаос. Американцы, несмотря на потери, продолжали сопротивляться, их огонь был яростным, но беспорядочным. Мы же, используя преимущество местности и поддержку Бадмы, постепенно брали верх. Один за другим десантники падали, их крики смешивались с грохотом выстрелов.

В какой-то момент я, осторожно высунув голову и глядя через корни, заметил, как один из американцев, — судя по всему, их командир, пытается организовать отступление. Он кричал что-то своим людям, но его голос терялся в шуме боя. Я прицелился, но прежде чем успел выстрелить, его сразила пуля Бадмы. Здоровяк упал, и это стало переломным моментом. К нему подбежали двое, подхватили под мышки и поволокли прочь.

Остальные, отстреливаясь, без команды начали отступать. Я буквально ощутил, как у наших бойцов возник охотничий инстинкт: догнать и перемолотить! Но никто даже с места не тронулся — железная дисциплина сработала. Вскоре тайга снова поглотила врагов, и бой стих так же внезапно, как и начался.

Я опустился на землю, чувствуя, как силы покидают меня. Плечо горело, кровь сочилась сквозь ткань гимнастёрки.

— Лёха, ты как? — спросил командир, подходя ко мне.

— Живой, — ответил я, стараясь улыбнуться. — Шрамы украшают мужчин, слыхал поговорку?

Он хмыкнул, но в его взгляде читалась тревога.

— Надо перевязать, — сказал он, доставая аптечку. — Они ещё вернутся.

Я кивнул, понимая, что он прав. Бой был выигран, но война ещё не закончилась. Мы осторожно, оглядываясь и вслушиваясь, поднялись и потопали обратно к своей позиции. Там Добролюбов помог мне перевязать рану. Оказалось, пуля прошла навылет через мышцу. Кость не задела, к счастью. Глядя на дырку, я усмехнулся горько: если так и дальше пойдёт, к Зиночке вернусь, похожий на дуршлаг. Микита Сташкевич, увидев, что я без гимнастёрки остался, принёс мне свою, из вещмешка. Не новую, застиранную, но чистую. Поблагодарив, я натянул её на себя и снова стал похож на бойца Красной Армии.

После короткой передышки члены отряда, прикрывая друг друга, обошли поле боя. Собрали у американцев всё, что могло пригодиться: аптечки, боеприпасы, сухпайки у кого были. Оружие привели в негодность и выбросили. Потом вернулись, продолжили укреплять позиции. Обломки самолёта служили нам естественным укрытием, но этого было недостаточно. Мы знали: американцы вернутся, и на этот раз они будут действовать более осторожно. Потому я, тщательно осмотревшись, решил, что пора разделиться. Пока рядом никого не было, сказал оперу:

— Сергей, возьми Суркова с пулемётом, займите позицию на той сопке, — приказал ему (в такие моменты он безоговорочно признавал меня старшим по званию), указывая на невысокую, метров пятнадцать примерно, пологую возвышенность в полусотне метров от нас. — Оттуда будет хороший обзор. Свяжитесь с нашими. Спросите, как они далеко. Скажите, продержимся ещё максимум сутки. На особо опасных направлениях, там где к вам можно будет подобраться незаметно, установите растяжки. Гранат теперь достаточно. Только объясни всё бойцам сам.

Когда Добролюбов рассказал остальным о «своём» решении, и они с Сурковым ушли, я подумал: «Может, не стоило его туда отправлять? Остался бы здесь. Командир всё-таки». Но тут же понял: от меня здесь толку будет больше. Добролюбов в плане тактики офицер бесполезный. Сколько там людей было у него в МУРе в подчинении? Пара-тройка оперов от силы. А здесь и народу побольше, и обстановка совсем другая. Да и на сопке ему будет безопаснее. Ведь если погибнет, с нас строго спросят: «Как допустили гибель командира спецподразделения?!»

После того, как перевязки я занял позицию на краю обломков, откуда мог наблюдать за подступами к нашему укрытию. Но что увидишь сквозь густые заросли? Хрен да маленько. Пришлось приказать Бадме выступить вперёд, провести разведку. В бой не вступать, действовать максимально осторожно. Охотник кивнул и исчез в зелёнке.

— Готовьтесь, — прошептал я своим товарищам. — Они идут.

Мы замерли в ожидании. Минуты тянулись медленно, каждая из них казалась вечностью. Вскоре появился Бадма. Как из воздуха соткался, напугал даже, демон лесной. Он доложил: идут. Теперь собираются ударить с фронта и тыла. Первая группа отвлекает, вторая подбирается незаметно.