На изувеченной, некогда сверкающей обшивке фюзеляжа было написано: Enola Gay.
Я застыл в шоке. Это название узнал сразу. Легендарное, громкое! Так назывался стратегический бомбардировщик ВВС США Боинг Б-29 «Суперфортресс», который должен был сбросить 6 августа 1945 года атомную бомбу «Малыш» на Хиросиму! В голове мысли завертелись, словно в калейдоскопе. Так вот почему никто из тех, кто мне знаком в новом мире, слыхом не слыхивал про ядерную бомбардировку Хиросимы и Нагасаки!
Глава 1
— Эх путь-дорожка фронтовая, не страшна нам бомбёжка любая. А помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела… — спустя час начинаю напевать себе под нос. Скучно ехать просто так, слушая лишь ровный гул автомобильного движка. Радио же не включишь, его в виллисе попросту нет.
— Что ты там бубнишь? — заинтересовался сидящий рядом Добролюбов. Ему, видимо, тоже молчать надоело, равно как и изучать карту нашего путешествия.
— Да песню одну. Про нас, военных водителей, — ответил я. — Она так и называется — «Песенка фронтового шофёра».
— Ну-ка, напой погромче, — попросил лейтенант.
— Да я не то чтобы…
— Ну что ты ломаешься, как барышня, — хмыкнул опер.
Я толком слова не помню, но что смог, то исполнил.
— А знаешь, кто её поёт? — спросил, когда закончил.
Опер отрицательно мотнул головой.
— Марк Бернес. Уж его-то ты должен знать. Фильм смотрел «Два бойца?» А ещё «Истребители», «Большая жизнь»… — начал было перечислять я, но Добролюбов меня перебил.
— Конечно, я знаю такого актёра. А та песня, она, получается, тоже из фильма?
— Конечно. Вернее, ну почти. Короче, дело было так. В январе 1946 года на широкие экраны советских кинотеатров вышел фильм «Великий перелом». Он про Сталинградскую битву. Там у Бернеса есть роль небольшая — он сыграл шофёра по прозвищу минутка. Но той песни у него не было. Её придумали в 1947-м, когда актёр участвовал в одной радиопередаче. Ему там предложили вернуть Минутку к жизни — он в картине героически погиб. Ну вот, и два поэта сочинили слова, нашли композитора. Так появилась «Песенка фронтового шофёра».
Довольный тем, что вспомнил, я продолжил напевать:
— Мы вели машины, объезжая мины, но баранку не бросал шофёр…
Спустя несколько минут я вдруг понял, что Добролюбов подозрительно молчит. То интересовался песней, а то вдруг как воды в рот набрал. А обсудить? Зря, что ли, я распинался?
— Серёга, ты чего смурной стал? Не выспался, что ли? — пошутил я.
— Да с этим у меня проблем нет… — как-то загадочно произнёс опер.
— А с чем есть? Живот скрутило? На горшок тянет? — у меня настроение хорошее, даже хмыкнул.
Лейтенант меня не поддержал.
— А скажи-ка мне, Алексей, — его голос стал вдруг официальным. — В каком, говоришь, году вышел фильм «Великий перелом»?
— В январе 1946-го, я же говорил… — выпалил я и осёкся.
Да, не получится из меня разведчик. Штирлиц, к примеру. Совсем не выйдет. Так проколоться! А ведь ещё и про радиопередачу наплёл, которая вообще через пару лет появится! Вот же зараза… Стал лихорадочно думать, как выкрутиться. Но что тут сделаешь? Слово не воробей, вылетит — и как пуля. Прямо в висок. Я лихорадочно пытался сообразить, как прикрыть свою внезапно похолодевшую задницу. Всё-таки Добролюбов не простой летёха, а опытный оперативник из МУРа.
Правда, у меня есть как минимум два слабых, но утешения. Первое — он не достанет смартфон, чтобы включить 4G и проверить правоту моих слов. Второе — всегда могу наплести, что всё выдумал.
— Ну-ну, чего замолчал? — прищурился Добролюбов, ведя себя словно взявшая след охотничья собака.
— Да пошутил я, — махнул рукой. — Ну какой, ясный перец, 1946-й! Это в другом было. В «Двух бойцах», кажется. Слушай, ты мне вот что лучше скажи: как думаешь, если на рубли перевести, сколько денег в том вагоне?
Добролюбов помолчал немного.
— Ты, Алексей, зубы-то мне не заговаривай. Я давно за тобой пристально наблюдаю. И японский ты знаешь в совершенстве. Ну, мне так кажется, по крайней мере. И эту их борьбу…
— Боевое искусство вообще-то, — втиснул я свои пять копеек и снова язык прикусил.
— Вот-вот, — поддакнул опер. — Каратэ знаешь. Стреляешь метко, производишь впечатление человека, многое повидавшего, да и вообще…
— Что вообще? — не выдержал я и надавил педаль тормоза.
Добролюбов недоумённо на меня уставился. Я обернулся назад и сказал японцу:
— Товарищ Кейдзо, у нас тут с лейтенантом разговор серьёзный намечается. Не в обиду: пересядь, пожалуйста, в кабину студебекера.
Ни слова не говоря, японец выполнил мою просьбу. После этого я повёл машину дальше.
— Ну, говори, что ты там хотел, — продолжил я нашу с опером беседу, исход которой мне был неизвестен, но уже нервы щекотал своей непредсказуемостью.
— Мне кажется, что ты, Алексей Оленин, никакой не простой водитель СМЕРШ, за кого себя выдаёшь, — вдруг сказал Добролюбов, заставив меня внутренне напрячься. Он что же, в самом деле знает, что я — попаданец из 2024 года?! Что на самом деле звать меня Владимир Парфёнов, и я капитан ВДВ, бывший журналист и командир штурмового отряда в зоне Специальной военной операции, который неудачно схоронился от вражеской то ли мины, то ли снаряда, а потом оказался тут, в августе 1945 года, в момент начала советско-японской войны?!