[2] Гора в Пятигорске, где была дуэль Лермонтова

[3] Такова жизнь (фр.яз.)

[4] Сейчас Лермонтовский проспект.

Ни одна весна не была до этого такой же счастливой у Столыпина, как эта: прогулки с Олей, дни и вечера, проведённые вместе, поцелуи, её смех, танцы, выходы в театры. Когда он приходил к Нейдгардам, она играла ему свои любимые мелодии, когда он приходил за ней к Аничкову дворцу, они шли до какой-нибудь кондитерской есть пирожные или в ресторан с обедом a la carte[1]. На Пасху он подарил ей ноты двух опер, которые она хотела — в Гостином дворе как раз продавали недорого. Она поздравила его с днём рождения собственноручно вышитым платком, в углу которого вились буквы: «П. А. от О. Б.».

Ему исполнилось двадцать два. Разговоры о бракосочетании стали определёнными. Сомнений ни у кого не осталось, что свадьбе быть, и, общим решением двух семей, пришли к тому, что венчание будет в Москве. Когда? Осенью. В связи с этим от обязанностей фрейлины Ольгу освобождали в мае, чтобы она могла ехать домой и начинать приготовления: шить платье, обзаводиться всем необходимым для собственного дома.

— Но где же мы будем жить? — задалась вопросом Оля.

— Здесь, в Петербурге, мне ведь надо закончить учёбу.

— Да, но где? Снимем квартиру?

— Вообще Саша может перебраться куда-нибудь, потому что на Моховой у нас весьма недурно.

— Женишься ты, а съезжать Саше!

— Ему изначально не понравилось, что мы поселились далековато от университета, — заметил Петя, — но если и придётся снимать квартиру, то мы найдём просторную, уютную, чтобы нам не было тесно, ты не переживай…

— Ах, Петя, — смеясь, Оля легонько тронула его плечо, — достаточно узнав тебя, я рядом с тобой всё меньше переживаю за что-либо!

Это было для него лучшей похвалой, ведь устроить покой, комфорт и достаток любимой Оленьке — это то, ради чего он готов был стараться изо всех сил. Она же подумала в дополнение, что даже если жить им придётся в тесноте, то вряд ли её это расстроит, ведь находиться с Петей становилось всё приятнее и желанней.

Но самому Петру вскоре запереживать пришлось. Настала пора экзаменов, и вот он сидел перед профессором Меншуткиным, сдавая органическую химию, и понимал, что отвечал ужасно, из рук вон плохо. Николай Александрович смотрел на него грозно, недовольно, постукивая карандашом по столу.

— Столыпин, что с тобой случилось? — Покраснев, тот вжал голову в плечи. Но сжиматься у него не выходило, со своим ростом Петя никогда не мог бы стать незаметным и зрительно уменьшиться. — Ты у нас с Дмитрием Ивановичем был чуть ли не лучшим на курсе! Подавал такие надежды! И что я слышу? Безобразие какое-то!

— Простите, Николай Александрович.

— У меня за что просить прощения? Перед собой проси! Чем ты свою светлую голову затуманил?

— Не смею оправдываться.

— Неужели связался с какой-нибудь разнузданной молодёжью? — Меншуткин оглядел его прищурясь. — Да вроде не похоже, чтобы по кабакам да притонам гулял!

— Ни в коем случае, Николай Александрович. Я женюсь.

— Женишься? Тебе разрешили? — удивился профессор.

— Нет, но я вскоре буду писать прошение.

С выражающим досаду и разочарование вздохом, Меншуткин вывел оценку.

— Только из-за того, что ты был отличником, Столыпин, а то бы отправил на переэкзаменовку! — Петя подсмотрел: ему поставили тройку. — Вот поэтому студентам жениться и запретили! Ты только собрался, а учиться уже перестал! Что же будет после свадьбы?

Пете нечего было возразить, он сам знал, что любовь к Оле и свидания с нею отняли уйму времени. Но, когда она станет его женою, он хотя бы успокоится и сможет думать лучше — вернётся к самостоятельной подготовке.

Чуть успешнее он сдал физическую географию и анатомию и физиологию растений у любимого Бекетова — на четвёрки. На последней неделе взявшись за ум и засев в библиотеке — Оля как раз тоже была занята при дворе в свои последние дни при нём — Столыпин сумел наверстать и сдать минералогию на отлично.

Саша нашёл его на кровати, лежавшего одетым, совершенно выдохшегося. На столе остыл чай, тетради беспорядочно разметались вперемежку с учебниками.

— Ну, как экзамен?

Петя молча поднял руку и выпятил пять пальцев.

— Пятёрка? А что же ты такой кислый?

— Такого стыда натерпелся за эти дни! Мoчи нет!

— Но всё же позади? Чего уж теперь! — Саша присел ему под бок. Он сам никогда не был настолько целеустремлённым и ответственным, как старший брат. Позволял себе лениться, не привыкши превозмогать неохоту или трудности. Это Петя из-за своей руки, бывало, вынужденно пропускал много занятий в гимназии, а потом садился и сутками нагонял упущенное. — Нам, филологам, давно стыд не ведом из-за вас, естественников! С первого курса как ни столкнёшься — одни насмешки[2]. Я привык не обращать внимание на то, что кто-то недалёким меня считает, и ты привыкай.