Но кроме работы по министерствам я и за работой Комитета сильно все же приглядывала. И особенно приглядывала за творящимся в Приозерном, точнее, особенно приглядывала за тем, что в районной больнице творилось. Потому что там творилось настоящее чудо: там наладили по методике профессора Хватова проведение ЭКО, так что даже очень немолодые женщины получили возможность родить нормального ребенка. Но если после войны родить ребенка без отца означало как минимум впадение такой семьи в нищету, то уже году так к шестидесятому это стало означать, что все будут сыты, в целом здоровы и заметно улучшат свои жилищные условия: матерям-одиночкам уже много где вне очереди выделяли отдельные квартиры или в деревнях новые дома строили. Матерям замужним все равно рожать было выгоднее, чем одиноким — а вот одиноких, так и не нашедших себе вторую половину, в поколении военном, но еще родить в принципе способных было в стране немногим больше пяти миллионов человек. Однако с войны-то почти двадцать лет прошло — а тут появилась гарантия, что даже в сорок и сорок пять ребенок здоровым родится!

Так что я отчеты из больницы получала каждый вечер: для меня вопросы обретения одинокими женщинами собственной, хотя и такой неполной, семьи тоже имели очень высокий приоритет: все же военный «демографический провал» получился огромным, а ведь я еще даже старухой не стану, когда страну «вторая волна» военного провала накроет. И кто мне будет денежки на пенсию зарабатывать? А тут вроде появлялась возможность о пенсии особо и не волноваться. Правда, волноваться приходилось по другим причинам: я ведь, прослышав о Приозерском эксперименте, бумажки-то подняла, выяснила, что ЭКО в Симферополе успешно провели еще в пятьдесят четвертом. Хотя и бумажки оказались не совсем «достоверными»: в документах Хватов «всю вину» взвалил на своего ассистента, который лично операцию провел, некоего доктора Петрова — потому что тогда «научная общественность» возмутилась по поводу «экспериментов на живых людях» и признание профессору грозило серьезными неприятностями, а с лаборанта какой спрос? И не только профессору пришлось туго: насколько я поняла, женщину, которая на ЭКО согласилось, вынудили аборт сделать — но у меня по поводку таких «экспериментов» было мнение совершенно иное и я, благодаря своим «возросшим возможностям», всякую критику процедуры полностью зажала. Вплоть до того, что к самым воинствующим критиканам я посылала Лену, после чего критика мгновенно прекратилась. А эксперименты — продолжались, и к концу января там уже два десятка не очень молодых женщин жили в ожидании нового счастья, а заведующий гинекологическим отделением сообщил, что в очередь на процедуру уже больше сотни их записалось. Но о результатах все же говорить было еще рановато…

Тридцать первого января я приготовилась «вернуть дела товарищу Патоличеву», специально торт даже заказала, которым хотела отметить «торжественный вынос моего тела из начальственного кабинета». Но утром, еще в самом начале восьмого, Николай Семенович мне позвонил:

— Светик, тут такое дело… в общем, врачи пока Николая Александровича на работу не выпускают, так что ты посиди еще в моем кабинете некоторое время.

— Некоторое — это сколько?

— Это, думаю, до конца марта. Даже если Николай Александрович раньше на работу выйдет, я тогда в отпуск уйду, все же лет пять в отпуске побывать не получалось. А ты, я глажу, работу тянешь неплохо… мне на тебя уже столько жалоб пришло, аж душа радуется! И вот еще что: ты ко мне к девяти заскочи, нужно будет парочку вопросов лично обсудить, договорились?

Ну, что с работы меня снимать (и не работы заместителем, а с должности Председателя Комитета) Николай Семенович не собирается, уже радовало. А еще два месяца на позиции Первого зама — это сколько же еще я наворотить успею! А разговор с Николаем Семеновичем получился коротким:

— Светик, я вот что думаю: ты уже девочка большая стала, из комсомола по возрасту уже выходишь. Не пора ли тебе в партию вступить?

— нет, у меня с партией есть серьезные идеологические разногласия.

— Это какие такие разногласия?!

— Такие: партия хочет с меня денежек слупить в виде партвзносов, в мне семью кормить надо, денежек этих мне жалко.

— Ага, как заводы за свой счет строит — ей не жалко, а взносы платить… а я тебе спецнадбавку к зарплате устрою.

— Ткем более жалко будет: надбавка вроде и есть, в денежек все равно нет. А так как семья моя постоянно в численности растет… Не хочу.

— Ладно, я тебе предложил, мнение твое выслушал. И считаю его глупостью несусветной — но, как я уже сказал, ты сама девочка большая и решать тебе. По работе твоей у меня особых замечаний нет, постановление о снятии Славского я утром уже подписал, теперь министром будет товарищ Первухин, и, надеюсь, с ним ты все же поладишь. А в понедельник у тебя встреча с Пантелеймоном Кондратьевичем, так что позавтракай поплотнее и оденься в начальственную одежду. И ты это, хоть с ним-то не ругайся, ладно?

К разговору с товарищем Пономаренко я, как выяснилось, была совершенно не готова. Потому что думала, что он начнет разбирать мои «сырые» постановления или еще какие-то проуколы в работе найдет: я точно знала, что он кое-какие затеи, реализуемые в Комитете, не приветсвует. Или, чего я опасалась больше всего, начнет эксперименты с ЭКО критиковать: противников этого, насколько я знала, было немало. Однако разговор пошел вообще у другом:

— Светлана Владимировна, я… я вот о чем спросить вас давно хотел. Павел Анатольевич говорил, что вам, в ваши шестнадцать лет, Иосиф Виссарионович поручил самостоятельно выбрать, какую операцию по… в общем, как строй наш защищать? Он не выдумал?

— Это не стул.

— Что?

— Анекдот я дурацкий вспомнила. За границей арестовали кого-то, подозреваемого в преступлении, и повели на допрос. А там адвокат его встречает — положено у них допросы с адвокатом проводить. И адвокат это подозреваемому сразу говорит: все отрицайте. А полицейские: вот вам стул, присаживайтесь…

— И что? А, понял, действительно забавный анекдот, — но лицо у Пантелеймона Кондратьевича осталось совершенно серьезным. — Извините, тогда другой вопрос: врачи считают, что товарищ Булганин скорее всего к работе вернуться не сможет в обозримое время, и есть мнение товарища Патоличева утвердить в должности Предсовмина на постоянной основе. А вас тоже на постоянной основе сделать первым его заместителем. Вы результаты показали крайне неплохие, большинство министров считают, что именно вы сейчас можете серьезно улучшить деятельность всех оборонных министерств, да и не только их. Вы согласны занять этот пост? Мы считаем, что вы с работой справитесь, а сами вы как считаете?

— А как насчет Комитета?

— А кому сейчас легко? У нас половина актива по несколько постов занимает…

Я внимательно поглядела на Пантелеймона Кондратьевича, демонстративно позагибала пальцы на руке:

— Ну, еще месяца на три я на этой работе остаться точно согласна, даже на четыре. А вот что будет потом… думаю, потом и посмотрим. Как там правильно говорить-то надо: надеюсь, что не посрамлю и оправдаю. У вас еще вопросы есть? Если нет, то пойду дальше работать.

— Да, конечно… а с вопросами я к вам попозже заеду, если вы не возражаете. Они не срочные, но для меня, для партии и всей страны все же важные. И мы их с вами и обсудим. Потом… — он тоже внимательно на меня посмотрел, слегка улыбнулся, — через три месяца. Или даже через четыре…