– Да, – отвечаю, голос звучит глухо, как эхо в пустой комнате, пока я беру туфли и надеваю их, чувствуя, как холодная кожа обхватывает ступни. – Готова, – лгу я снова, выпрямляя спину, хотя внутри всё дрожит, как натянутая струна, готовая лопнуть от малейшего касания.

Сердце колотится, каждый удар отдаётся в висках, в горле, в кончиках пальцев, как барабанная дробь перед казнью. Я войду туда — в зал, полный чужих лиц, натянутых улыбок, звенящих бокалов и пустых побед, где каждый взгляд будет резать меня, как осколок стекла. И сделаю это не ради них — не ради Игоря, не ради Кати, не ради Артёма, чьё имя всё ещё жжёт мне язык.

Ради себя.

Чтобы доказать, что я ещё жива, что я не растворилась в той пустоте, что он оставил во мне, что я могу стоять, даже если внутри всё рушится.

Катя не отпускает меня сразу. Она смотрит на меня своими карими глазами, чуть щурится, будто оценивает картину, которую нужно довести до совершенства. Приёмная всё ещё кажется мне холодной — стеклянные стены, тусклый свет ламп, отражённый в глянцевом полу, — но её присутствие смягчает эту стерильность, как мягкий плед на острых углах. Она достаёт из сумки косметичку, маленькую, потёртую, с выцветшим цветочным узором, и улыбается, словно собирается сделать из меня куклу.

– Давай немного подправим, – говорит она, её голос лёгкий, почти игривый, как будто мы подруги, а не случайные попутчицы в этом странном дне. – Ты и так красивая, но чуть-чуть макияжа не помешает, – добавляет она, вынимая карандаш для глаз и помаду цвета спелой вишни.

Киваю, хотя внутри всё сжимается. Её забота трогает меня, но я не хочу этого — не хочу чувствовать себя обязанной, не хочу, чтобы кто-то копался в моём лице, как в моей душе. Она наклоняется ближе, её дыхание пахнет мятой, а пальцы ловко скользят по моим векам, подчёркивая глаза тонкой линией. Потом она проводит помадой по моим губам, и я чувствую, как они становятся чужими — яркими, заметными, не моими. Она отходит, любуясь своей работой, и хлопает в ладоши.

– Вот теперь точно готова, – смеётся она, поправляя мне выбившуюся прядь волос. – Игорь Николаевич будет в восторге. Всяко лучше, чем если бы он взял с собой меня в положении, – её тон становится чуть заговорщическим, и я напрягаюсь, но не успеваю ничего сказать.

Дверь кабинета открывается, и в приёмную входит Сергеев. Его шаги уверенные, размеренные, как будто он всегда знает, куда идёт и зачем. Он останавливается, скользит по мне взглядом — холодным, но внимательным, как будто оценивает не меня, а своё вложение.

– Выглядишь достойно, Анастасия, – говорит он, его голос ровный, но с лёгкой ноткой одобрения, что звучит слишком похоже на комплимент. – Лучше, чем я ожидал, – добавляет он, и уголок его губ чуть приподнимается в намёке на улыбку.

Мои щёки вспыхивают — не от удовольствия, а от раздражения. Смущение смешивается с гневом, как масло с водой, и я стискиваю зубы, чтобы не огрызнуться. Он такой же, как Артём — самоуверенный, властный, привыкший, что все вокруг пляшут под его дудку. Эта харизма, этот тон, будто он уже владеет мной, — я знаю эту игру, я жила в ней десять лет, и поддаваться ей снова я не собираюсь. Но его слова всё равно цепляют, колют, как заноза под ногтем, и я отворачиваюсь, делая вид, что поправляю платье.

– Пойдём, – говорит он, кивая в сторону выхода. – Пора выдвигаться, – его голос становится деловым, и я следую за ним, бросив короткий взгляд на Катю, которая машет мне рукой, как школьница.

В машине я сижу молча, глядя в окно, где огни города мелькают, как осколки разбитого зеркала. Тишина между нами тяжёлая, но я решаю её нарушить, потому что мысль о сделке жжёт меня изнутри.

– А дело с контрактом выгорело? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, небрежно, хотя внутри всё дрожит от предвкушения.

Он усмехается — коротко, сухо, как будто я сказала что-то забавное.

– Если бы нет, ты бы вступила на должность стажера, – отвечает он, бросая на меня быстрый взгляд. – Ты хорошо постаралась, – добавляет он, и в его тоне снова эта нотка одобрения, от которой мне хочется сжаться в комок.

Я не отвечаю, но внутри меня вспыхивает тёплое, злорадное чувство.

Артём, должно быть, в ярости — рвёт и мечет, проклинает меня, кусает локти, представляя, как его планы рушатся, как его мир трещит по швам. Эта мысль греет меня, как костёр в холодную ночь, и я позволяю себе лёгкую, почти незаметную улыбку. Пусть бесится. Пусть знает, что я не просто ушла — я ударила его туда, где он больше всего боится потерять.

Вечер начинается спокойно. Зал огромный, с высокими потолками, увешанными хрустальными люстрами, что сверкают, как звёзды в чужом небе. Гости — сплошь дорогие костюмы, шёлковые платья, звон бокалов и приторные улыбки. Я стою у стены, сжимая в руке фужер с шампанским, которое даже не пью, просто держу, чтобы занять пальцы. Игорь отходит почти сразу — что-то говорит о делах, о ком-то, с кем нужно перекинуться парой слов, и оставляет меня одну. Я не против. Его присутствие давит, как тяжёлая тень, и без него я могу дышать чуть свободнее.