В темноте, в свете фонарика она показалась ему невероятно красивой. В ее глазах, после гибели Луциуса навеки тронутых печалью, словно горели звезды, и Люк, будто заразившись пафосом от Тамми, подумал, что в такие минуты, когда женщины смотрят на спящих детей, их глазами смотрит и Мать-Богиня.

Марину он нашел в конюшне — в брюках, свободном платье, розовом пуховике и шапочке, она обнимала Пастуха и что-то шептала ему, а Бобби носился вокруг конюшни, забегая иногда внутрь и слегка подтявкивая. Лаять громко он не решался, хотя видно было, что он очень хотел.

Светильники здесь тоже были тусклы, и шуршал падающий снег. Люк прислонился к косяку на воротах конюшни, подняв воротник пальто и глядя на жену. Она словно помолодела за прошлые сутки, и он вдруг вспомнил, что она гораздо младше его. Совсем девчонка же еще, двадцать три года. Никогда он не ощущал того, что она младше, вот что удивительно. Все это время воспринимал ее на равных, и любила, и терзала его она с силой не меньше, чем его собственная. А сейчас осознал — что в их отношениях и семье он ответственен за все не только потому, что он мужчина, но и потому, что старше.

Главное, Марине про это не говорить.

Его она услышала — в мирной тишине невозможно было не услышать шаги по скрипучему снегу. Улыбнулась, обнимая Пастуха, поцеловала жеребца в умную морду. Тот, умница, даже дышал рядом с ней осторожно и переступал большими копытами.

Тихо-тихо было вокруг и везде на Туре, укрывала небо голубой снежной завесью Луна, а розовая пузатая Марина рядом с жеребцом была так красива, что Люк вдруг почувствовал невозможное стеснение в груди. И моргнул раз, два, стряхивая с ресниц слезы.

Дети еще не появились, но он как воочию увидел, как бегают тут два похожих на него темноволосых пацана, как прячутся в этой конюшне так, как прятался он сам, и выдохнул, боясь спугнуть это будущее. И не желая другого.

Сейчас он был совершенно счастлив. И если ради этого тихого счастья надо будет выиграть свою жизнь обратно и спрятаться от короны, он так и сделает.

Следующая глава — в понедельник 27.01

Маль-Серена, 9 мая, третий день после битвы богов

Остров богини-Воды тоже приходил в себя после битвы богов. Великий дух Ив-Таласиос повелевал водами и сам был средоточием водной стихии, но повлиять на земную твердь он не мог, и потому остров во время боя раскололся на несколько частей, меж которыми пришло море. Затем, когда явились анхель, трещины заросли, вытеснив тысячи тонн морской воды на поверхность острова, и если бы не помощь духа, сделавшего потоки воды реками без берегов, уходящими в океан, множество из тех, кто прятались в подвалах, захлебнулись бы. А, возможно, и нет — не могли же анхель одним действием и помогать, и убивать?

Сейчас на Маль-Серене, как и везде, шел снег, почти сразу же тая, а над жителями, приводящими в порядок свои дома и улицы, реяли приспущенные государственные и траурные фиолетовые флаги.

Жители острова оплакивали свою царицу, прекрасную Иппоталию, и несли к морю масла в память о ней и венки из оливы в память о ее славе: во время боя богов достаточно было тех, кто не ушел в подвалы, понадеявшись на защиту стихийного духа, и с северо-западного берега следил за боем царицы и чудовищной тени. А потом, когда все закончилось, рассказал об этом соседям, те — своим соседям, и слухи, смешанные со слезами и восхищением, катились по острову, обрастая немыслимыми и красочными подробностями.

Были и те, кто фотографировали — и пусть кадры были размыты и сделаны издалека, чтобы посмотреть на них на экранах фотоаппаратов, выстраивались очереди.

Жители ждали оглашения того, кто станет регентом при наследнице, царевне Агриппии Таласиос Эфимония, и будет править ее именем до тех пор, пока она не уронит первую кровь и не станет царицей, получив полную власть. Регент выбирался решением почившей царицы. После созревания наследницы он отдавал ей правление и получал звание особого советника, но полную свободу от государственных дел получал только после ее замужества и рождения первой дочери.

Редко в прошлом случалось так, чтобы царицы погибали до взросления наследницы, а уж тем более не бывало такого, чтобы оставалась царевна почти полной сиротой, без отцов и сестер матери, без ближайших родственников. Почти вся семья Агриппии, вся ближайшая родня погибла при взрыве на ипподроме. Остались только братья и сестры — дети трех дочерей Иппоталии, — и слава богине, что царевен и царевичей туда не брали до созревания: считалось, что скачки слишком горячат кровь, а дети должны расти в безмятежности.