Олеся невольно улыбнулась, а я мысленно поставила себе зачет. Тем более что мы вдвоем уже шли в направлении фудкорта.

Олеся оказалась такой патологически простой, что меня начало от неё тошнить еще до того, как кончился кофе. Как-то мы завели тему человеческой наивности с Никитосом, и, как я и предполагала, наши мнения кардинально разошлись. Он говорил, что многие люди до определённого возраста живут в искусственно созданном родителями мире, поэтому при столкновении с реальной жизнью для них возникает много сюрпризов. Какое-то время Мелехов пытался убедить меня в том, что наивность не является синонимом глупости, потом махнул рукой. С моей точки зрения, термин «наивность» применим к любому человеку максимум до двенадцати лет. С двенадцати и до восемнадцати – это глупость, а всё, что выше восемнадцати – хронический идиотизм, коррекции не поддающийся.

Одна из моих так называемых школьных подружек называла таких «ископаемое». В гробу я видела таких ископаемых: чисто теоретически они либо полные идиоты, либо пропитанные собственным ханжеством неудачники. Если дамочка до двадцати пяти не устроила свою жизнь с кошельком на ножках, всё начинают списывать на порядочность и отсутствие корысти. Хрена с два. Подсуньте этой порядочной принца на белом гелике и посмотрите, куда денется вся порядочность через пару дней. На эту тему хорошо высказались Ильф и Петров в «Двенадцати стульях». Перефразируя их бессмертное творение с поправками на конкретную ситуацию: «Олеся была хронической идиоткой, и её возраст не позволял надеяться, что это поправимо».

Сначала я подумала, что это её фишка – стиль поведения такой, изюминка. Должна же у женщины быть своя изюминка. Увы, ближе к концу кофе, я начала подозревать, что она не притворяется, и мне стало грустно. Насколько понятие грусти вообще ко мне применимо. Одно дело общать современную умную девчонку, у которой есть своя цель в жизни. Другое – святую невинность, у которой в прошлом два поцелуя и первая неразделённая любовь, вспоминая о которой, она до сих пор плачет под дорамы. Памятуя о ее начальстве, точнее, о его характере, мне было трудно представить, каким образом эта девушка вообще попала к Шмелёву.

Впрочем, цель была у меня, и вполне конкретная: поиметь Андрея Николаевича Великолепного. Сначала физически, а потом и морально – для этого я готова была потерпеть десяток Олесь, даже учитывая возможность того, что она выест мне мозги своей правильностью. Если бы не Шмелёв, ни за что не стала бы тратить время на эту дуру.

Перед выходными у нас с ней состоялась та самая памятная встреча в молле, на вторник я пригласила ее посидеть где-нибудь после работы, поэтому была искренне рада грядущим выходным и понедельнику (то есть дням без Олеси). Но, как частенько бывает, надежда на хорошие выходные была похерена явлением Дмитрия Семеновича Астахова. То есть открывая дверь квартиры, я не додумалась посмотреть в глазок, потому что ждала Никиту, а пришел он.

Папаша собственной персоной, в сопровождении своих двух неизменных телохранителей: Валерия и Димона. Шкафоподобные бугаи отличались богатырской силой, способностью закрыть папашу от пуль, как щитами капитана Америки, а еще мозгами ископаемых. Но мозги им, в общем-то, и не требовались, только животные инстинкты. Мозгом там был Пашковский, который с какой-то радости решил сбрасывать мои звонки.

– Чем обязана? – поинтересовалась я, когда эти трое ввалились в просторный холл.

Ладно, отец вошел. Он двигался, как хищник: плавно, но при его виде обосраться хотелось.

– Дверь закрой, – скомандовал Дмитрий Семенович Шкафу номер один, после чего повернулся ко мне без предисловий. – Ты что опять устроила?

– Я? Ты сейчас о чем?

Я правда понятия не имела, о чем он. Что ему конкретно в этот раз не понравилось. Вместо ответа отец достал смартфон и продемонстрировал ролик, на котором я весело пинала мужика-насосалу рядом со своей машиной.

– Ты хоть представляешь, сколько стоит убрать это видео из сети? А из записей ментов?

– Полицейских, – поправила я. – Дети вообще дорогое удовольствие, ты не знал?

Конец ознакомительного фрагмента.