Кирилл не понимал, какой смысл в их деятельности, в скрупулезной привязке к местности железнодорожных карт трехсотлетней давности, в составлении графиков опозданий рейсовых звездолетов, в систематизации случаев наблюдения островов из плавучих водорослей.

Большинство студентов считали задания профессора элементами грандиозного проекта, целью которого было составление актуальной антропологической матрицы, некоего среза современного общества, составленного из случайных индивидуальных треков.

Некоторые студенты предполагали, что объект интереса профессора В. есть точки Хогбена, мифические зоны пересечения меридианов и параллелей бытия, что «письма» есть не письма как таковые, но вести, подсказки, что посылает ждущим милостивый универсум.

Аспирантка Ильина, которая увлеклась агрокультурой, утверждала, что все задания профессора, напротив, – социальный эксперимент, абсурд-тест. Наше общество за последние столетия отвыкло от абсурда, он ушел из жизни, он незнаком широким массам, и вот профессор В. решил изучить механизмы вторжения абсурда в ткань реальности, реакцию свидетелей и участников. Антропология, не более.

Аспирант Тегу выдвинул версию отбора, по мнению Кирилла, весьма бестолковую. Якобы истинную суть исследований профессор намеревался открыть лишь одному участнику, тому, кто останется, последнему, самому терпеливому, преданному и верному. Именно его профессор сделал бы своим истинным наследником и впоследствии передал бы ему свои научные секреты, как раньше. Как прежде, когда умирающий шаман вскрывал костяным ножом яремную вену и давал из нее напиться самому способному ученику, передавал ему свой дар, свой век, свое проклятие.

Хлеб антропологии.

Кирилл, отчего-то живо представлявший эту картину, сомневался, стоит ли ему становиться лучшим учеником.

Поначалу Кирилл, как и прочие, сомневался в смысле и назначении уроков профессора, однако постепенно он с испугом начал замечать, как через череду нелепых упражнений все отчетливее проступают острые ребра иного. Самым неприятным было то, что Кирилл осознавал, как постепенно утрачивает ясное понимание границ и не всегда может отличить – действительно ли он видит это иное или смирившееся сознание услужливо дополняет окружающий мир.

В промежутках между экспедициями Кирилл усердно писал хронику труппы «Фанабасис», работа продвигалась, несмотря на то что актеры труппы «Фанабасис» вели себя все безобразнее и безобразнее. Кириллу казалось, что паяцы сговорились и нарочно изводят его, настраивают против него зрителей, что зрители приходят в театр не для того, чтобы увидеть представление, а для наблюдения за Кириллом. Весь репертуар был коварно трансформирован таким образом, что центром спектакля становился именно Кирилл. К нему никто не обращался, не пытался вовлечь в действо, его словно не было, Кирилл не выдерживал, вскакивал с места и выбегал из зала, и это не вызывало никакой реакции, спектакль продолжался, Кириллу же казалось, что весь зал смотрит на него с определенным посылом. На премьере «Книги непогоды» он не выдержал и выскочил на сцену, устроил потасовку и скандал и был вынужден оставить «Фанабасис». К несчастью, не успев по-настоящему отойти от театральных потрясений, он с остальной группой отправился в Патагонию.

После событий в Патагонии Кирилл решил взять интеллектуальную паузу, заняться более спокойной деятельностью и поступил на спасательную станцию номер семнадцать, сектор Азия, стал старшим смотрителем.

– Что?! – громко спросила Мария. – Они ставили «Книгу непогоды»?

– Они? Да… Кирилл ворвался на сцену и сбросил Ромеро в оркестровую яму. И в Патагонию после этого полетел… И там получилось еще хуже, они в Патагонии… проявили не лучшие качества. Они заблудились…

А вот в Патагонии было страшно.

– Как можно заблудиться в коридоре? – спросила Мария. – Это возможно?

– На самом деле заблудиться довольно легко…

Это действительно легко. Если на стенах отсутствуют указательные знаки и направление не выделено цветом, достаточно остановиться, посмотреть направо, посмотреть налево, сделать поворот кругом, все, вы уже не знаете, в какую сторону идти.

– Мы могли развернуться и не заметить этого, – сказал я. – И теперь мы можем возвращаться к актуатору…

– Если бы мы развернулись, то давно вышли бы к скамейке и вешалке, – резонно заметила Мария. – Но мы не вышли, я не вижу ни того, ни другого. Почему тогда…

– Кто-то идет, – перебил я.

Штайнер. Шагал необычно, словно пробирался через лес по звериной тропе, осторожно, ожидая нападения.

Штайнер, увидел нас и замер, остановился в нескольких метрах, вглядывался то в меня, то в Марию, не решаясь приблизиться. И мы.

– Прекрасный день, – будто спросил Штайнер.

– Прекрасный день, – ответила Мария.

Но неуверенно.

– У вас все в порядке? – издалека спросил Штайнер.

– Да, все прекрасно.

Штайнер сделал шаг навстречу, мне показалось, что Мария хотела отступить, но удержалась.